Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Сулейман снова выглядел озабоченным. Он вообще давно забыл, что такое смех и веселье: музыкантов из сераля выгнал, их инструменты сжег. Султан больше никогда не просил Хюррем что-нибудь сыграть для него, сказал только как-то раз, что музыка виолы для него невыносима, поскольку навевает воспоминания об Ибрагиме.

Приучившись казнить себя по мелочам, он отослал на хранение в сокровищницу в Едикуле свой любимый бело-зеленый китайский фарфор, и ел теперь из простой глиняной посуды. И вина со дня гибели Ибрагима он ни разу даже не пригубил.

– Я посоветовался со своим архитектором, – сказал он. – Попросил его спроектировать новый дворец на месте сгоревшего Старого. Мне хотелось бы, чтобы ты взглянула на его эскизы и дала добро.

– Тебя ужасает, что я живу у тебя во дворце?

– Ты же знаешь, что это не так. Дело же не в тебе, а в том, что в Топкапы мало места для гарема. Более того, гарему не место в царском дворце. Он всегда располагался отдельно.

– Слишком уж большой у тебя гарем, мой господин. Ты по-прежнему голоден до других девушек?

– Конечно же нет.

– Так, может, если они тебе больше не потребны, было бы лучше, если бы ты просто велел кызляру-агасы подыскать им мужей? После этого здесь у тебя останусь только я со своими домашними, и нам уж как-нибудь места хватит.

– Ты просишь о немыслимом!

– Прости, если обидела, господин мой.

– Чего тебе еще от меня нужно сверх того, что имеешь? Гюльбахар я выслал. В старый гарем единственный раз наведался только ради того, чтобы проведать тебя. Я люблю тебя больше, чем когда-либо и кого-либо из женщин.

– Так ты сделаешь меня в один прекрасный день своей царицей?

– Султану не положено жениться.

– Это прописано в священных законах шариата?

– Там ничего на этот счет не прописано.

– А в канунах османов – тоже нет?

Он покачал головой.

– Тогда почему «не положено»?

– Ни один султан не брал кадын в жены со времен Баязида Первого, – сказал он.

– Ты более велик, чем он. Ты вообще величайший из всех султанов!

– Есть и более веские причины.

– Но ты же Кануни́, Законник! Ты диктуешь законы, а не призраки прошлого.

Сулейман вздохнул.

– Поведаю я тебе одну историю про самого первого из наших османских Баязидов. Он был султаном задолго до нашего прихода сюда, в Стамбул. И взял он в жены сербскую княжну по имени Деспина.

Мы тогда боролись с татарами за контроль над Анатолией. Баязид сошелся с Тамерланом в битве при Ангоре и потерпел поражение. Поражение было жутчайшим, а сам Баязид попал в плен, и Деспина тоже. Тамерлан настолько жаждал нашего унижения, что силой принудил Деспину обнаженной прислуживать ему и его воеводам за столом.

Это было самое мрачное мгновение в нашей истории. Наша слабость, как видишь, в наших женщинах. С тех пор ни один султан никогда не женился, дабы мы никогда более не могли явить подобной слабости.

– Так это же было так давно. Твой народ тогда состоял из кочевников. Нынче же ты – владыка величайшей в мире империи. Неужто хоть кто-то сможет захватить меня в плен, мой господин?

– Нет, Хюррем, – отрезал Сулейман. – То, о чем ты просишь, совершенно невозможно.

Глава 69

Айя-София была величайшим церковным собором христианского мира до того, как Мехмед завоевал Константинополь и объявил ее своей мечетью. Она была просторна, а купол парил высоко над головами, казалось, безо всякой опоры, как сложенная в чашу ладонь Всевышнего.

Был закат, час зажжения фонарей, а чтецу приходилось довольствоваться лишь тусклым светом от высоко расположенного и к тому же витражного окна. Он стоял на кафедре с клинком в одной руке и Кораном в другой, а голос его эхом разносился по всему святилищу.

Хюррем возносила молитву из укрытия за решетчатым ограждением, преклонив колена на ветхом от времени шелковом молитвенном коврике. Под нею тысячи голов в тюрбанах бубнили в унисон слова молитв, шелестом кружившие по стенам. Этот обряд для нее лично не значил ничего, но всякий раз ее впечатлял.

«Вот в чем, – думалось ей, – кроется истинная сила османов».

Заунывные причитания муфтия и бесконечное повторение одних и тех же движений – вот что притягивало ее восприятие.

Это было невыносимо. Юные рабыни, попавшие в гарем примерно тогда же, когда и она, с тех пор все были выданы замуж за всяких пашей и беев и теперь обладали собственностью и высоким статусом наравне с мужьями. Она же, фаворитка Властелина жизни, так и оставалась рабыней. Да, она – постоянная спутница Сулеймана, но престол-то после его смерти перейдет по наследству сыну другой женщины.

Она касалась челом ковра, бормотала молитвы, а сумрак в мечети тем временем все сгущался. Одну за другой по стенам зажгли тысячи свечей. Долг, традиция, религия; эти люди пожраны страхом перед собственным Богом.

«Вот где лежит ответ, – решила она, – в самом исламе».

Сады гарема Мустафы полыхали сотнями тюльпанов. Гюльбахар сидела в одиночестве в киоске под крепостной стеной под успокоительное гудение пчел, за звуком которого и не расслышала шагов подошедшего к ней сына.

– Привет, мать.

– Мустафа!

– Ты в добром здравии?