Гарики на каждый день

Прожив уже почти полвека.
тьму перепробовав работ,
я убежден, что человека
достоин лишь любовный пот.

За то люблю я разгильдяев,

блаженных духом, как тюлень,
что нет меж ними негодяев
и делать пакости им лень

Рассудок, не знававший безрассудства,

и ум, где шалопайство не с руки,
и разум, неотзывчивый для чувства –
от мудрости безмерно далеки.

Лишь перед смертью человек

соображает, кончив путь,
что слишком короток наш век,
чтобы спешить куда-нибудь.

Запетыми в юности песнями,

другие не слыша никак,
живет до скончания пенсии
счастливый и бодрый мудак.

Поскольку жизнь, верша полет,

чуть воспарив, – опять в навозе,
всерьез разумен только тот,
кто не избыточно серьезен.

Наш разум лишь смехом полощется

от глупости, скверны и пакости,
а смеха лишенное общество
скудеет в клиническом пафосе.

Сегодня столь же, сколь вчера,

земля полна пиров и казней;
зло обаятельней добра,
и гибче и разнообразней.

Весьма причудлив мир в конторах

от девяти и до шести;
бывают жопы, из которых
и ноги брезгуют расти.

У скряги прочные запоры,

у скряги темное окно,
у скряги вечные запоры –
он жаден даже на гавно.

Пути добра с путями зла

так перепутались веками,
что и чистейшие дела
творят грязнейшими руками.

Господь, лепя людей со скуки,

бывал порою скуповат,
и что частично вышли суки,
он сам отчасти виноват.

Время наше будет знаменито

тем, что сотворило страха ради
новый вариант гермафродита:
плотью – мужики, а духом – бляди.

Блажен, кто искренне не слышит

своей души смятенный стон:
исполнен сил и счастлив он
с годами падая все выше.

Чуть получше, чуть похуже –

сыщется водица,
и не стоит пить из лужи –
плюнуть пригодится.

Не стану врагу я желать по вражде

ночей под тюремным замком,
но пусть он походит по малой нужде
то уксусом, то кипятком.

В кровати, хате и халате

покой находит обыватель.
А кто романтик, тот снует
и в шестеренки хер сует.

В искушениях всяких и разных

дух и плоть искушать ни к чему;
ничего нет страшней для соблазна,
чем немедля поддаться ему.

С тихой грустью художник ропщет,

что при точно таком же харче
у коллеги не только толще,
но еще и гораздо ярче.

С хорошими людьми я был знаком;

покуда в Лету замертво не кану,
ни сукою теперь, ни мудаком
я им благодаря уже не стану.

Ко тьме и свету непричастен,

брезглив ко злу, к добру ленив,
по часу в день бывал я счастлив,
тетрадь к сожительству склонив.

В конторах служат сотни дур,

бранящих дом, плиту и тряпку;
у тех, кто служит чересчур,
перерастает матка – в папку.

Не суйся запевалой и горнистом,

но с бодростью и следуй и веди;
мужчина быть обязан оптимистом,
все лучшее имея впереди.

Я на карьеру, быт и вещи

не тратил мыслей и трудов,
я очень баб любил и женщин,
а также девушек и вдов.

Есть страсти, коим в восхваленье

ничто нигде никем не сказано;
я славлю лень – преодоление
корысти, совести и разума.

Наш век легко плодит субъекта

с холодной згой в очах порочных,
с мешком гавна и интеллекта
на двух конечностях непрочных.

Снегом порошит моя усталость,

жизнь уже не книга, а страница,
в сердце – нарастающая жалость
к тем, кто мельтешит и суетится.

В советах нету благодати

и большей частью пользы нет,
и чем дурак мудаковатей,
тем он обильней на совет.

Крутой и трогательно чистый,

весомо, явственно и внятно
от нищих духом – дух мясистый
витает в воздухе приятно.

Человек без тугой и упрямой

самовольной повадки в решениях
постепенно становится дамой,
искушенной во всех отношениях.

Саднит на душе, как ожог,

тоска соучастия в спорах
с обилием творческих жоп,
весьма в извержении скорых.

Владыкой мира станет труд,

когда вино польет из пушек,
и разом в девственность впадут
пятнадцать тысяч потаскушек.

Никуда не уйдя ни на чуть,

мы все силы кладем на кружение,
ибо верим не в пройденный путь,
а в творимое нами движение.

Ты вечно встревожен, в поту, что в соку,

торопишься так, словно смерть уже рядом;
ты, видно, зачат был на полном скаку
каким– то летящим в ночи конокрадом.

По ветвям! К бананам! Где успех!

И престиж! Еще один прыжок!
Сотни обезьян стремятся вверх,
и ужасен вид их голых жоп.

Я уважаю лень за то,

что в ее бездейственной тиши
живую мысль питает почва
моей несуетной души.

Сказавши, не солгав и не похвастав,

что страху я не слишком поддаюсь,
не скрою, что боюсь энтузиастов
и очень активистов я боюсь.

Я прожил жизнь как дилетант –

ни в чем ни знаний, ни системы,
зато писал я не диктант,
а сочинение без темы.

Чтобы вдоволь радости отведать

и по жизни вольно кочевать,
надо рано утром пообедать
и к закату переночевать.

Гниенье основ – анекдота основа,

а в нем стало явно видней,
что в русской комедии много смешного,
но мало веселого в ней.

Вкушая бытия густой напиток,

трясясь по колее, людьми изрытой,
я понял, что серьезности избыток –
примета недостаточности скрытой.

У тех, в ком унылое сердце,

и мысли – тоскою мореные,
а если подробней всмотреться,
у бедных и яйца – вареные.

О чем хлопочут червяки?

Чего достигнуть норовят?
Чтоб жизней их черновики
в питоны вывели червят.

Не жалею хмельных промелькнувших годов,

не стыжусь их шального веселья,
есть безделье, которое выше трудов,
есть труды, что позорней безделья.

Этот тип – начальник, вероятно:

если он растерян, огорошен,
если ветер дует непонятно –
он потеет чем-то нехорошим.

Подпольно, исподволь, подспудно,

родясь, как в городе – цветы,
растут в нас мысли, корчась трудно
сквозь битый камень суеты.

Творимое с умом и не шутя

безделье освежает наши души;
с утра я лодырь, вечером – лентяй,
и только в промежутке бью баклуши.

Уже с утра, еще в кровати,

я говорю несчетный раз,
что всех на свете виноватей –
Господь, на труд обрекший нас.

Как ни туманна эта версия,

но в жизни каждого из нас
есть грибоедовская Персия
и есть мартыновский Кавказ.

Лишь тот вполне благочестив,

кто время попусту не тратил,
а смело пояс распустив,
земной отведал благодати.

Расчетлив ты, предусмотрителен,

душе неведомы гримасы,
ты не дитя живых родителей,
а комплекс компаса и кассы.

Чуждаясь и пиров, и женских спален,

и быта с его мусорными свалками,
настолько стал стерильно идеален,
что даже по нужде ходил фиалками.

О равенстве мы заняты заботами,

болота и холмы равняем мы;
холмы когда уравнены с болотами,
становятся болотами холмы.

Так привык на виду быть везде,

за престиж постоянно в ответе,
что закрывшись по малой нужде,
держит хер, как бокал на банкете.

Живи, покуда жив. Среди потопа,

которому вот-вот наступит срок,
поверь – наверняка мелькнет и жопа,
которую напрасно ты берег.

Мужчины – безусловный авангард

всех дивных человеческих затей,
и жаль, что не умерен их азарт
ношением и родами детей.

Так ловко стали пресмыкаться

сейчас в чиновничьих кругах,
что могут с легкостью сморкаться
посредством пальцев на ногах.

Сколько света от схватки идей,

сколько свежести в чувственной гамме,
но насмотришься сук и блядей –
жирно чавкает грязь под ногами.

Над злой тоской больниц и тюрем,

над нашей мышьей суетой,
дымами труб насквозь прокурен,
витает вряд ли дух святой.

Я чужд рассудочным заботам

и очень счастлив, что таков:
Бог благосклонен к идиотам
и обожает мудаков.

Есть люди – прекрасны их лица,

и уровень мысли высок,
но в них вместо крови струится
горячий желудочный сок.

Погрязши в тупых ежедневных делах

и в них находя развлечение,
заблудшие души в блудливых телах
теряют свое назначение.

Очень жаль мне мое поколение,

обделенное вольной игрой:
у одних плоскостопо мышление,
у других – на душе геморрой.

Пора! Теперь меня благослови

в путь осени, дождей и листопада,
от пламени цветенья и любви
до пепла увяданья и распада.

Дана лишь тем была недаром

текучка здешней суеты,
кто растопил душевным жаром
хоть каплю вечной мерзоты.

Мы все умрем. Надежды нет.

Но смерть потом прольет публично
на нашу жизнь обратный свет,
и большинство умрет вторично.