Гарики на все времена (Том 1)

Семейный вечер

Мы все мучительно похожи.
Мы то знакомы, то — родня.
С толпой сливается прохожий —
прямая копия меня.

Его фигура и характер
прошли крученье и излом;
он — очень маленький бухгалтер
в большой конторе за углом.

Он опоздал — теперь скорее!
Кино, аптека, угол, суд...
А Лея ждет и снова греет
который раз остывший суп.

Толпа мороженщиц Арбата,
кафе, сберкасса, магазин...
Туг бегал в школу сын когда-то,
и незаметно вырос сын...

Но угнали Моисея
от родных и от друзей!..
Мерзлоту за Енисеем
бьет лопатой Моисей.

Долбит ломом, и природа
покоряется ему;
знает он, что враг народа,
но не знает — почему.

Ожиданьем душу греет,
и — повернут ход событий:
«Коммунисты и евреи!
Вы свободны. Извините»...

Но он теперь живет в Тюмени,
где даже летом спит в пальто,
чтоб в свете будущих решений
теплее ехать, если что...
Рувим спешит. Жена — как свечка!
Ей говорил в толпе народ,
когда вчера давали гречку,
что будто якобы вот-вот,
кого при культе награждали,
теперь не сносит головы;
а у Рувима — две медали
восемьсотлетия Москвы!

А значит — светит путь неблизкий,
где на снегу дымят костры;
и Лея хочет в Сан-Франциско,
где у Рувима три сестры.

Она боится этих сплетен,
ей страх привычен и знаком...
Рувим, как радио, конкретен,
Рувим всеведущ, как райком:

«Ах, Лея, мне б твои заботы!
Их Сан-Франциско — звук пустой;
ни у кого там нет работы,
а лишь один прогнивший строй!

И ты должна быть рада, Лея,
что так повернут шар земной:
американские евреи —
они живут вниз головой!»

И Лея слушает, и верит,
и сушит гренки на бульон,
и не дрожит при стуке в двери,
что постучал не почтальон...

Уходит день, вползает сумрак,
теснясь в проем оконных рам;
концерт певицы Имы Сумак
чревовещает им экран.

А он уснул. Ступни босые.
Пора ложиться. Лень вставать.
«Литературную Россию»
жена подаст ему в кровать.

1962-1967 гг.