Гармония – моё второе имя

Тут я забежал далеко вперед, конечно. Сознательно не отменил бессознательный порыв – и забежал. Это я сейчас думаю так, как написал; тогда же, в тот момент, когда жизнь моя, к счастью, пошла глубокими трещинами, я мыслил несколько иначе. Путь к гармонии сложен и тернист. И понимание приходит по мере того, как ты проходишь путь. (Дао? Гм, гм. Да нет. Просто путь. Куда-нибудь.) Ум необходимое, но недостаточное условие достижения гармонии; путь сам по себе – тоже; вовремя случившиеся везение и невезение (вехи пути, отмечающие этапы судьбы) – тоже. По отдельности каждый из живущих имеет кое-что из того, что может принести гармонию; но гармонии достигают единицы. И находится моя гармония вовсе не в тех краях, где обитает всемогущий Бог; ее следует искать в противоположной стороне.

Чтобы найти Бога, надо отказаться от себя; чтобы обрести гармонию, надо найти себя.

Вот моя молитва сегодня.

* * *

Итак, на улице была весна, ударяющая в голову и задевающая сердце, я был свободен, однако же дезориентирован, чтобы не сказать деморализован. Мне казалось, что я честно откатал полный цикл отношений с женщиной. Я пережил влюбленность, после этого нас связывали годы ровных, теплых отношений. Потом самым естественным и подлым образом любовь сошла на нет, и я вновь почти обрел постылую свободу.

Кажется, это была унылая классика. Вот тебе весна и пестрый голубь. Гуляй, душа. Кто виноват в том, что гулять не хочется?

Это глупый вопрос, адресованный Деду Морозу с ватной бородой. Он, как известно, исполняет копеечные желания; в его заплечном латанном-латанном-перелатаном мешке (заплатанной! заплатанной!) нет шкатулки с рецептом счастья. Возможно, такой шкатулки вообще нет в природе.

Как жить дальше?

Тут все зависело от того, кто виноват в том, что виноватых не найти.

Хорошо. Пытаемся разорвать порочный круг. Ставим вопрос иначе. Наши действия на ближайшие несколько часов?

Такая постановка вопроса меня вполне устраивала. Оказалось, что перспектива приятного вечера вполне могла заменить счастье. По крайней мере, на один вечер. А дальше? «Будет вечер – будет перспектива», – решил я и, довольный тем, что не чувствую себя несчастным оттого, что лишен счастья, направился куда глаза глядят. Первые же сто метров почти примирили меня с реальностью. Живешь – живи, умей в мелочах видеть главное и наслаждайся относительными здоровьем, бодростью, вменяемостью.

Странно. Ведь точно так же считала и моя жена. И, отчасти, Сеня.

Что же тогда нас развело?

Я решил вернуться к луже, чтобы посмотреть на одинокого голубя. Но мое место уже было занято. Возле лужи стояла молодая привлекательная женщина в осеннем пальто заметного черного цвета (сразу ощущалось, что она получает удовольствие от теплой одежды в эту неустойчивую погоду) и кормила голубя кусочками кекса.

Серенькое небо изнывало мелким, нудным дождичком. Вдруг тучи раздвинулись, словно оттесненные чьей-то сильной любопытной рукой, сверху полыхнуло голубым простором – и радостно сыпанул редкий веселый снег, холодный прах, изумительно нелепый в свете солнца.

– Это зима возвращается или весна так не уверена в себе? – спросил я то ли у лужи, то ли у голубя, то ли у женщины. А возможно, и у самого себя.

Она подняла на меня глаза пронзительно голубого цвета (кусочки далекого неба, словно звезды молодых васильков, сорвались вниз и мило разместились на светлом овале ее лица).

– Весна – трудное время, – почему-то сказала она.

– Пожалуй, – легко согласился я. И неизвестно зачем добавил со вздохом: «Пожалуй».

Возле наших ног уже по-хозяйски копошились и деловито гулили два голубка, нагло уверенные в том, что доставляют женщине исключительное удовольствие, жадно заглатывая желтоватый кекс – ее подношение. У меня нога не поднялась отогнать хамоватых пернатых на приличное расстояние. Но я отомстил им способом еще более изощренным. Человеческим.

– Не кажется ли вам, что голуби сильно мутировали? – начал я издалека, пытаясь уловить пока что неясную для самого себя мысль. – Природа не терпит пустоты, но она не терпит и постоянства, этой формы фарисейства и пустоты. Природа, даже когда отдыхает, она все рано движется. Голуби, вроде бы, не делая ничего особенного, как бы резвяся и играя, превратились в некое подобие летающих крыс, пардон. Клювы у них стали хищными, глаза вороватыми, повадки – несносными, в оперении стали преобладать серые тона. Кстати, они все еще улюлюкают или уже пищат? Столетия жизни вблизи тучных помоек развратили некогда, возможно, приличных, то бишь трудолюбивых, птах. Белых, черных и сизых. Я к тому, что образ жизни накладывает на нас, детей, увы, природы, отпечаток. Боюсь, что и я сейчас сильно смахиваю на серого голубя. Мне не хватает любви.