Гармония – моё второе имя

В один из гнуснейших в моей жизни понедельников я не выдержал и заявился к ней домой, чтобы выяснить отношения с мужем Гошей (кличка – не поверите – Го. Просто – Го). Произошло то, что неплохо описано в русской народной сказке про царевну-лягушку. Иван (кажется, так звали главного положительного героя, не Иван-дурак, а Иван-царевич) поторопился – перестал слушать ее неубедительное бормотание с неизменным ключевым словом «завтра» и сжег ее бугристую, отвратительно мокрую лягушечью шкурку (я, кстати, отлично его понимаю). Я, добрый молодец, легкомысленно усвоил, что сказка ложь, да в ней намек, из которого не грех бы извлечь урок (так сказать, поучиться на ошибках других); но я и не предполагал, что намек реален до такой страшной степени.

Ох, уж эти сказки… Наши университеты. Каждая есть ложь (молочная река – мэйнстрим) с кисельной правдой по берегам. Мне и сегодня кажется, что приличные роман или сказка отличаются от жизни только одним: сначала события происходят в романе-сказке, а затем в жизни. Но это к слову, опять же.

Марина с Гошей собирались разводиться через неделю. И, что принципиально, не из-за меня – не из-за возлюбленного, по одной версии, и любовника жены, по другой. Как я сейчас понимаю, Марина не подло, а тактично и тонко вела игру с человеком, который ревновал ее ко всем, и в первую очередь – к себе. Вот почему не вести игру в ее ситуации было невозможно. Любовь (будь проклят этот тяжеловесный стиль божественных длиннот, регулярных отступлений!) вообще штука не очень чистая – и потому чрезвычайно сладкая. Нектар на основе яда. Выбор в любви осуществляется по законам рынка. Бескорыстные сердца, изнывающие буквально неземной любовью, играют на слабостях друг друга, выбирают, взвешивают, торгуются – после чего не без мук совести (последствия счастливого детства и нормальной юности) кутаются в белоснежное платье, которое окружающие, по правилам игры, принимают за символ чистоты. Рынок – борьба интересов! – универсальный механизм человеческих отношений, поскольку в их основе лежат брутальные экономические отношения. К концу романа (уже написанного) я усвою это окончательно и бесповоротно. А вот на данном этапе своей жизни я все еще колебался, сомневался, белый цвет легко вышибал из меня слезу (надеюсь, меня не попутали лукаво ассоциации с саваном). Я даже пытался не уважать себя за свои сомнения. Последствия вдумчивой зрелости.

Сейчас я думаю так: все бы хорошо и правильно, если бы не одно «но»: рынок любви – это унизительно для личности. Оставаться с унизительной иллюзией, что рынок можно отменить?

Конец отступления. Стало быть, вопрос повесим в воздухе. На полях романа. Там, где Пушкин гирляндами помещал женские профили.

Нам неслыханно везло: мы выбирались из катастрофы, отделываясь легким испугом. Опять же: ни в сказке сказать, ни пером описать. Наилучший сценарий. Лепота. До счастья с белыми кружевами оставалась неделя. И тут на сцену явился я…

Весь в белом, как положено (в тон побледневшему лицу Марины). С белыми же цветами – букетом больших ромашек. Дескать, прошу руки вашей непорочной жены.

– Опаньки, – сказал Гоша. – Стояночка. Ты кто будешь, ёлопень?

– Герман мы, – отвечал я как ни в чем ни бывало.

– Уходи немедленно, – без выражения, мертво сказала Марина – с самым жутким выражением которое я только знал.

– Стояночка, – оборвал ее муж. – Пошла вон.

Марина, чему я удивился несказанно, покорно вышла вон, плотно затворив за собой дверь.

– Садись, – скомандовал хозяин дома. – Водки?

– Не откажусь.

– Гоша, – он протянул вперед не руку, а стопку водки – стаканчик из толстого стекла, обвитый клешней. – Для друзей и для врагов – просто Го. Был такой китайский мудрец. Основоположник школы боевых искусств. Учитель.

– Герман, – встретил я его выпад полной чаркой.

– За знакомство, – сказал он, тут же наливая по второй и нимало не интересуясь моим самочувствием.

Наши увесистые стопки звонко чокнулись лбами.

– Теперь за любовь?

Я молча протянул пустой стопарь. Дескать, наливай: за любовь – всегда готов.

К полуночи (на небе вновь царила полная луна) мы выпили с ним три бутылки водки «Русский стандарт» – рюмка в рюмку, под символическую закуску (пресное, бледными ленточками порезанное мясо крабов в глубокой пиале – заготовка для салата). Марину на кухню он не пустил – шуганул, как нашкодившую кошку.

На лице Гоши выделялись как-то смутно, вообще знакомые (штрих типажа) набрякшие, приспущенные веки. Из-под которых – тяжелый, просто давящий на мозжечок, грудную клетку или куда там придется, взгляд. Казалось, что взор с укором – сбивает с ног: хотелось пятиться до какого-нибудь упора.

Возможно, именно этот дубина-взгляд и спас меня от позорного опьянения: я захмелел крепко, но не безнадежно, всячески сопротивляясь тотальному прессингу. Интонации, жесты, вопросы, бесконечные истории – все было то ли вызовом, то ли провокацией, то ли угрозой. Он все время меня испытывал, брал на излом. Ни слова в простоте душевной – и ни слова о Марине.

– Ты на Севере был?

Это он – мне.

– Не был. Вреден север для меня.

– Значит, не знаешь, как люди друг друга едят?

– Думаю, так же, как и на юге.

– Стояночка. Значит, не знаешь. Так и говори: не знаю. Не видел. Я тебе сейчас расскажу…

– А как ты на Север попал?

– А ты не знаешь, как на Север нормальные люди попадали при советской власти? Не по своей воле, старичок. Кое с кем кое что не поделил. Он – за нож, я, бля, тож, меня ж так просто не возьмешь… Слушай, как люди поедают людей и не перебивай…

Потом он рассказал, как участвовал в дуэли на мотопилах с бугром, старшим (бригадиром?) в геологоразведочной партии, с которым они не поделили бабу, жену бригадира оленеводов.

– Так чем все кончилось?

Это я интересуюсь.

– Я живой, как видишь.

– А твой соперник? Старшой?

Гоша рассмеялся так, словно видел перед собой не человека, а корявый симулякр, тень придурка.

– Хочешь, расскажу, как я наступил на живого лося?

– Расскажи. Ты его потом съел?

– Дурашка. Лось – это не человек; его убивать грешно. А есть можно: вкусный, зараза.

В процессе общения выяснилось, что Гоша – владелец рекламного агентства, начитанный и напичканный разного рода информацией господин, увлекающийся всеми современными видами спорта. Нырять на немыслимую глубину, прыгать с парашютом, с тарзанкой, падать камнем вниз с дельтопланом, сплавляться по реке, охотиться, горы, джунгли, пустыни, змеи – кобра, гюрза, анаконда… Пауки каракурты, опять же. У меня зарябило в глазах.

– Ты полагаешь, что смысл жизни – адреналин? – спросил я.

– Что? – Гоша демонстративно раскрыл рот с не дожеванными кальмарами. – Нет, я полагаю, что смысл жизни – это выдумка таких, как ты, Достоевский, мешающих нормальным людям жить полноценной жизнью.

– Полноценной – это непременно прыгать с тарзанкой? Искать приключений на собственную задницу – то есть бежать от головы и сердца?

– Почему – бежать?

– А почему ты боишься заводить детей? – спросил я, хотя ничего не знал о его отношении к детям. – По-твоему, мир устроен так паскудно, что в нем нет места детям – чистым существам? Ангелам? Ты не веришь, что человек отличается от скотины?

Вот тут впервые за весь вечер в его не меняющемся взгляде промелькнуло что-то вроде уважения. Я легко и просто разгадал его большую тайну.

– Ты шаман? Да? Нет? Обучен таинствам вуду? Жаль. А знаете ли вы, корнет, кто такой паскуда? В моей библиотеке тысячи словарей и справочников. Брокгауз и Эфрон. Ницше, Вальзер, Улицкая, Эльфрида Елинек – последнюю настоятельно рекомендую. «Пианистка» – это песня. Вся культура мира у моих ног. Так вот, паскуда – это…

– А почему ты назвал меня корнетом?

– Разве я назвал тебя так? Не припомню.

– Неважно. Продолжай.

Паскуда, как выяснилось, – это уже из реалий древней Индии; по поверьям индусов, а может, не индусов, сейчас помню смутно, а словарей под рукой не держу, девочки и молодые девушки не могли уходить в мир иной девственницами. Не познавшими мужчину. И если такое все же случалось, семья трагически усопшей вынуждена была прибегать к услугам специально обученного человека, который мог помочь в этих, казалось бы, безнадежных и вместе тем деликатных обстоятельствах.