Гармония – моё второе имя

Целый май я маялся. Помню ту майскую ночь, после которой что-то сместилось в моей душе, отчаянно искавшей путь к выживанию. Тучи, проливной дождь, гром и молнии. Звонко-сухой треск раскатов распарывал тьму небес, которые на глазах зловеще затягивались извилистыми подсиненными шрамами молний. После этого следовало тектоническое ворчание фундаментальных громовых отголосков в басовых регистрах – и снова отчаянный сухой треск на повышенных тонах. Быстрый дождь торопился излить непонятную тревогу, ведя какую-то свою партию.

И я в этом мире – один, неизвестно зачем.

В тот момент, когда на мне серой корочкой стал схватываться панцирь безразличия ко всему, в том числе и к собственной боли (форма защиты, что вы хотите: всемирная, то бишь, всеобщая анастезия), Марина стала моей. Не знаю, выбрала ли она этот момент с точностью до минуты или просто почувствовала: сейчас или никогда.

Это произошло на квартире у ее лучшей подруги (у женщин, как известно, бывают подруги лучшие и просто подруги, как таковые; состав и качество подруг весьма подвижны, и кто сегодня утром еще был никем, завтра в полдень или, например, о трех часах пополуночи, вполне возможно, станет лучшей; так бывает). В полнолуние.

Лучшая подруга Марины Александра, которая со своим меланхоличным бойфрендом Александром же еще вчера пыталась затащить Марину к себе в постель, так сказать, расписать треугольничек из двух блондинок и одного лысого (Марина потом сама расскажет мне об этом), сегодня уже с удовольствием предоставила свежее постельное белье и неухоженную квартиру в полное наше распоряжение. Что ни говори, а ближние наши, стоит отдать им должное, в лепешку расшибутся, но организуют тебе условия, которые комфортно обеспечат тебе рыльце в пушку. Ради рыльца в пушку на физиономии подруги – чистой простыни не жалко, не то что квадратных метров. Чужое рыльце в пушку заставляет, да, да, буквально заставляет смотреть на свои собственные грехи сквозь пальцы. Такой вот удивительно терапевтический зрительный эффект.

Спустя год Александра будет торжественно сочетаться браком со своим без пяти минут законным мужем Петром, флегматиком (меланхолика хладнокровно спишут в отставку – видимо, из-за дефицита врожденных нравственных качеств); спустя неделю они обвенчаются – а еще через неделю Марина получит от своей старой подруги, то есть молодой супруги, строгое и недвусмысленное замечание (согласованное, само собой, с главой семьи Петром): зачем, дескать, жить с Германном в гражданском браке? Это есть блуд, и больше ничего.

Марина отвела глаза – и в этот момент подруга стала бывшей. А что еще Марине оставалось делать?

Если не забегать вперед (от вредных привычек избавиться почти невозможно, поэтому я стараюсь извлекать из них пользу – делать некоторые из них, в частности, суетливые забегания, формой литературного мастерства) и вернуться в квартиру, главным украшением которой были свежие простыня, наволочки (две) и пододеяльник, то я должен сказать следующее. Правду, правду и ничего кроме правды. С тех пор интерьер моего персонального отсека рая представляется мне именно таким: свежее белье, легкий беспорядок и отсутствие кого бы то ни было на пространстве семидесяти квадратных метров (пардон, силы небесные, никого не хотел обидеть; если пожелания потенциального клиента для вас что-нибудь значат, то – таков мой идеал). Я и Марина в интерьере. Марина как разделась, так с тех пор я и не видел ее одетой – пока мы бывали вдвоем, в любом интерьере.

Сказать, что нам было хорошо…

Первый раз нам было неплохо. Ничего феерического – но с отчетливым ощущением, что у нас все будет иначе, чем было в первый раз. С ощущением большой перспективы.

Так оно и случилось (забегая на сутки вперед).

Не описать уже раздевшуюся женщину было бы неприлично. И нелогично. Все равно, что не замечать труп посреди комнаты (в хорошем – литературном – смысле этого слова). Разделась – описывай. Я не питал иллюзий по поводу исключительности ее данных. Скорее блондинка. Стройная. Хорошая фигура. Рост – как у меня, 171. Средняя внешность – можно было бы сказать и так. Но это значило бы ничего не сказать. Меня все устраивало настолько, что внешность ее сразу стала для меня исключительной. Правда, выяснилось это уже через сутки, после того, как мы второй раз оказались в постели.

Она же была голой? Следовательно, перехожу к подробностям. Я не очень понимаю, когда говорят «красивая грудь». Словно грудь существует сама по себе, отдельно от женщины – от ее воспитания, образования и темперамента. Даже если это и так, то «красивая грудь» и «грудь моей женщины, способная творить чудеса, когда уже кажется, что все иные сексуальные подсистемы выключены», – так вот, красивая грудь и грудь моей женщины, говорю я, это разные вещи. У Марины была красивая грудь, жаловаться и ей, и мне было бы грех; но в сочетании со всем остальным…