Гармония по Дерибасову

— Может, спортивный костюм? — подсказал павший духом Дерибасов, вспомнив «Адидас» Куцего.

— Да не занимаюсь я спортом-то, — оправдывалась Евдокия Михайловна. — Вот разве трико. Только старое совсем, я в нем подъезд мою…

— Это ничего! — воспрял Мишель. — Трико сгодится! Может, футболочка какая… Нет? И рубашки никакой? Ну, хоть кофту дайте…

Кофта оказалась с рюшечками, но выбирать было не из чего. Хуже всего получилось с обувью — дерибасовская ступня была на размер-другой больше. К счастью, отыскались старые галоши.

Можно только удивляться, почему Дерибасов решил, что в таком виде он меньше похож на психа. А может быть, десятка в кармане кофты придала ему уверенность. Так или иначе, по лестнице скатывался уже почти прежний Мишель, ушедший от психиатра и подавно уходивший от Евдокии Михайловны, увещевавшей из дверного проема:

— Только вы уж не задерживайтесь, Михаил Евдокимович! А то все простынет!

Не ужинал в этот день и Осип Осинов. Недавно овдовев, он не заботился о своем пропитании три раза в день. Перевозбужденный ташлореченскими событиями, Осип не мог усидеть за столом и фиксировал свои уединенные наблюдения в 32-ю тетрадь то на подоконнике, то на холодильнике, то на этажерке:

«Назарьино выплеснулось из берегов, и гордый город отворил кованые ворота.

Силой духа назарьинский Давид одолел ташлореченского Голиафа!

Назарьино схлынуло, забрав то, что принадлежало ему: свою смекалку — Елисеича.

Умозаключаю: первый круг орлиного полета Назарьина замкнулся — Елисеич повторил путь, в смысле маршрут, Назара Кистеня.

Вывожу: развитие Назарьина идет по восходящей спирали, и следующий круг должен быть уже над Москвой, а потом и вокруг экватора».

Санька Дерибасов вставал в пять утра и в любую погоду оббегал Назарьино. Поначалу назарьинцев раздражала эта бессмысленная трата энергии, и мать пыталась пристроить сына на почту для общего блага. Но прикладной физкультурой Санька заниматься категорически не захотел, потому что мечтал о чистом спорте, а также о чистой науке и чистой любви.

Набежав на пробиравшегося от автостанции дядю Мишу Дерибасова, Санька сначала серьезно осмотрел его, покумекал, систематизируя и классифицируя, и лишь потом заржал, как призывающий табун жеребец. Где-то хлопнули ставни. Смех с одышкой был обиден сам по себе, да еще напоминал истерики Ушастика.

— Заткнись! — буркнул Дерибасов. — Задохнешься во цвете лет!

— Ой, дядь Миша… — утопающий в смехе Санька, выныривая, успевал произнести пару слов и снова погружался, — …где паранджа?..

— Переучился парень! — с высокомерным безразличием обронил Дерибасов. — Смейся, смейся! В дурдоме как раз для тебя койка освободилась.

Дерибасов зашагал дальше, а Санька плелся за ним и, уже только изредка похрюкивая, объяснялся:

— Ну, дядь Миш… Ну я ж смотрю — галоши, шаровары, кофта — женщина востока один к одному… То есть три к пяти, потому что еще не хватает паранджи и юбки… А откуда это у вас? А почему вы в этом идете? Вы что, азиатку раздели, да?!

— Да не ори! — дернулся Дерибасов. — Дунино это, понял?

— Понял, — сказал Санька. — Но только, дядь Миш, это совсем даже не теть-Дунино… Разве что она классе в пятом это носила, — Санька снова прыснул.

— Ну ты, — Дерибасов призвал образ Куцего. — Шерлок Холмс с понтом! Доктор Ватсон с клизмой! Не мети пургу! Работай веслами!.. И базар фильтруй! — проорал он вслед послушно затрусившему прочь Саньке. Не желая выглядеть сбежавшей из гарема женщиной, Дерибасов закатил штаны, завернул галоши в кофту и, со свертком под мышкой, затрусил к дому, крича выглядывающим из окон односельчанам: «Физкультпривет!»

— Дуня! — робко постучал муж Михаил в окно спальни. — Дуняша! Я прибежал!

Дерибасов стучал так же дробно и часто, как его сердце, и старался не видеть ни падали-раскладушки, ни «разбитого корыта» с барахлом. Все вещи были на месте, так что Арбатовы еще явно не вернулись, и придется теперь тащиться своим ходом в город и возвращать в Назарьино всю ораву.

— Дуня! — Дерибасов выдавливал серенаду из дверного звонка. — Открывай! Муж пришел! А то в окно влезу!

— Иди откуда пришел! — неожиданно раздался грудной Дунин голос из-за самой двери.

- Типун тебе на язык! — возмутился муж Михаил. — Я из дурдома пришел!.. Дуняша, ну, открой! Я ж к тебе всю ночь босиком по Руси…

— Как это из дурдома? — Евдокиины возмущение и жалость открыли мужу Михаилу дверь. — Из какого еще дурдома?! Этого не хватало!

— Ой, Дуня! — муж Михаил бездомным котом прошмыгнул в щель и тут же разомлел от дюжего и надежного уюта. — Если бы ты знала, что мне пришлось пережить! И все из-за этой дурацкой мигалки. Они меня к койке привязали. А вокруг наркоманы и идиоты. И вонь.

— Это кто ж посмел тебя туда! Отродясь психов в селе не было! — Дуня уперла кулаки в бока и налилась гневом.

Судя по этой фразе, Евдокия Дерибасова неверно понимала значение слова «отродясь». То есть она понимала его слишком буквально.