Гармония по Дерибасову

Психи в Назарьино действительно не рождались, но в тридцатые годы побывал-таки один и здесь. Еще при Кире Дерибасове. Звали того психа Дик Пролович Безжалостный. А как было еще его звать, если представлялся он именно так, никаких документов, кроме пролетарского кулака, не предъявлял, а вес имел восьмипудовый, внушительный даже для Назарьино.

Говорил Дик Пролович умело, долго и страстно, потрясая трофеями — связкой партийных билетов председателей колхозов нескольких соседних районов.

Приезжая в село, Дик Пролович отрекомендовывался уполномоченным Рабкрина и требовал немедленного созыва собрания. На собраниях товарищ Безжалостный, вбивая основные слова кулаком в столешницу, рассказывал о выявленных им в соседних колхозах безобразиях и накалял народ до извержения лавы: «Так и у нас то же самое!» Тут-то общее собрание колхозников председателя снимало, партийцы исключали его из своих рядов, а Дик Пролович продолжал свое победное шествие санитара районной номенклатуры.

Лишь назарьинцы как в рот воды набрали. До вечера говорил товарищ Безжалостный, и всю ночь, и снова день. Но лишь все ниже опускались головы назарьинцев, да не от стыда, а от сонливости.

А к вечерней зорьке разбередил Дик Пролович в юной Марфе Скуратовой дремавший назарьев ген. Тут-то Марфа товарища Безжалостного и выявила! Но на первый раз в «молоко» попала — не врагом оказался лжеуполномоченный, а честным психом. С этим разобрались быстро. А вот с его «жертвами» разбирались долго и безжалостно…

— …И что теперь с машиной будет? — умело раскалял Евдокию муж Михаил. — А все из-за вашей мигалки! Елисеича-то хоть вызволили?

— Ага, — Дуня облегченно улыбнулась и перестала запахивать халат. — Привезли дедушку!

— Слава богу! — обрадовался муж Михаил. — Ну чего встала? Жрать давай! И на вот, постирай. Вернуть надо.

Дерибасов прошел на кухню, уселся на свое место, отхватил кусок каравая, круто посолил и даже успел набить рот.

Он жевал и представлял, как пищала бы белая мышь-врачиха, окажись она перед домной Дуниного гнева. Но огненная лава излилась на самого металлурга: сначала Дуня потопталась по рюшечкам, потом вышвырнула кофту в окно и только затем мужа Михаила в дверь. Все это она делала быстро и молча. И лишь поостыв, крикнула уже через снова запертую дверь:

— Из дурдома?! Вижу, из какого дома! Из дурного!!!

Тихо матерясь, Дерибасов выудил из фонтана кое-какую одежду и, волоча за собой длинную тощую тень, побрел к Елисеичу.

Старик в кальсонах и майке, сдвинув объедки, апатично ковырялся в электромясорубке. Рядом белели потроха незаправленной кровати.

— А, Мишка… садись… Обожди, уже заканчиваю.

— Елисеич! С возвращением! — Дерибасов раскинул руки, собираясь обнять старика.

Но тот высматривал что-то в мясорубке и жеста не заметил. Дерибасов уселся рядом и тоже стал смотреть на мясорубку:

— За что они тебя забрали?

Елисеич пожал плечами.

— Изготовление оружия? — подсказал Дерибасов.

— Уже все знают?! — обреченно спросил Елисеич.

— Да нет, что ты! Это я так, догадался, — затараторил Дерибасов. — Потому что я донос на нас читал. Это его дачники написали.

Губы у Елисеича задрожали:

— Нет правды, Мишка! — он сглотнул слюну, потому что слова царапали горло. — И совести!

— Ну и хрен с ними, — сказал встревоженный Дерибасов.

— Заводят меня в комнату, а там какой-то бандит в меня пальцем тыкает. «Попался!» — говорит. И следователю рассказывает, как он у меня оружие покупал. А я ж его впервые в жизни вижу! «Совесть-то у тебя хоть есть, у поганца?!» — говорю. А он только скалится и насмехается: давай, мол, Мотя, поворачивай глаза зрачками в душу!

— Да ладно, — отмахнулся Дерибасов, — тебя ж выпустили. Растереть и забыть. Правда восторжествовала!

— Да нет, Миша. Они ему поверили. А меня еще судить будут. Так что, Михаил, пора мне глаза закрывать… пятаками медными… И в душу их поворачивать… пока не отлетела… А деньги на смерть вон, за часами…

Дерибасов вскочил:

— Давай лучше на эти деньги свадьбу тебе сыграем! Ты чего это?! Тебе еще шампиньоны растить!

— Вот, — сказал Елисеич удивленно. — Смотри-ка ты, починил.

— Ну я ж и говорю! — похлопал Мишель старика по гулкой спине. — Ты ж у нас талантище! На все руки! Да у тебя с таким полетом фантазия, что и не уследишь! — искусственное оживление давалось сегодня Дерибасову плохо. — Умирать! А право ты на это имеешь? Да ты ж для общества о-го-го! Ты ж цены себе не знаешь! Вот взять эту бывшую мясорубку. Починить ее любой дурак сумеет. А ты что из нее накумекал?

— Дак это… — виновато отозвался Елисеич, — починил.

— Ну, что она теперь делать умеет? — то, что в руках Елисеича вещи всегда перерождались и совершенствовались, было для Дерибасова и назарьинцев очевидно и бесспорно.

— Мясо молоть, — потерянно сказал Елисеич.

— И все?! — поразился Дерибасов.

— Все, Мишка, — ответил старик. — И то еле починил. Руки трясутся. И охоты нет. — Он сумрачно отвернулся и пересел на кровать. — Отдохну.

— От чего отдыхать?! — чуть не заплакал Дерибасов. — А шампиньоны?! А дело наше?! Шутишь со мной?! Мне и дом строить — во, позарез!