Гарпии визжат

Некоторых же — самых родовитых и упрямых — отваживал сам Цилиндрон, снисходя для таких разговоров со своего высоченного стула. Надо сказать, характер официального «отца» Марципарины был таков, что сам процесс отваживания был для него особенно вдохновителен.

Что думать юной красавице? Мертвецы её сторонятся. И даже те из них, которые, казалось, желали её, по зрелом размышлении с негодованием её отвергают. А те, кому всё же не страшно, всё равно пугаются гнева её отца, чем показывают неготовность к мало-мальски решительным подвигам в её имя. Угу, и этих тоже не вдохновила. Видать, с нею как с женщиной что-то очень-очень не то.

Намного позднее Бианке рассказали, в чём было дело. Конечно же, в несовместимости мертвецов и драконов — о том ей твердила, например, Эрнестина Кэнэкта. Но чем такая несовместимость грозит, Кэнэкта уточнить затруднялась. Чем-то ужасным, но чем?

Опасно ли это для мёртвой души — тени, спрятанной в «призрачной шкатулке»? Но чем же опасно, если душа удалена и спрятана? Кэнэкта молчала, не в силах найти вразумительный ответ. Не имела она в своём личном опыте ни подлинных драконьих страстей, ни схоронённой в шкатулку мёртвой души. Могла лишь фантазировать, да и то неуверенно.

Помог Бларп Эйуой — уже здесь, в Ярале. Он, как и Марципарина, в сути своей — человекообразный дракон из рода Драеладра. И даже, в отличие от Лулу, имеет собственное драконье имя, даром что слабенькое — Бларобатар. А значит, через имя может общаться с тем из Семи Божеств, которое сотворило драконов. В сочетании с редким среди драконов умением понимать мертвецов, эта способность делает его носителем уникальных знаний. Тех, каких Эрнестине недоставало.

Так вот, Эйуой Марципарине ответил.

Что происходит, если мертвец попадает в жаркие объятия драконицы? Пожар происходит. Страдает ли заключённая в шкатулку мёртвая душа? Конечно, страдает — рыдая на пепелище тела. Ибо первое из того, что с телом произойдёт — это вспыхнут мертвецкие бальзамы. Когда мертвец воспламенится, тем для него вся любовь и закончится. Драконица тоже рискует получить множественные ожоги. Держать в объятиях промасленный факел — чревато, знаете ли.

Слушая Бларпа, Бианка не без содрогания узнавала об опасностях, которых избежала лишь чудом — и благодаря слаженности работы некромантов-соглядатаев. Стоило им спасовать хоть раз — и запылал бы костёр. Стоило ей оказаться хитрей — то же самое. Или — хоть раз, хоть кому-то из мёртвых её поклонников проявить несгибаемую волю и твёрдый характер.

Не проявили. Никто. И рыцарь Чичеро из Кройдона — тоже.

Залог твоей безопасности оказался в том, что ты никому-никому-никому-никому не была нужна!

* * *

Больше всего Бианку ранило то, что рождение маленького Драеладра не произвело на рыцаря Чичеро никакого заметного впечатления. Она-то думала, он так вдохновится, что уж теперь сам измыслит способ, как ему извлечься из ненавистного заколдованного гроба. Но не тут-то было. Полная безучастность гадкого любимого мертвеца — ведь она же невыносима!

— Ты разбиваешь мне сердце! — громко кричала Марципарина. — Никто другой, ты один, ты будешь виноват! Ну, что молчишь? Твоё молчание говорит, знаешь о чём? О безразличии! О безразличии ко мне, о безразличии к твоему сыну! Молчание — обоюдоострый меч, ты не знал? Молчание может иногда исцелить, но молчание может и убить, и именно сейчас твоё молчание того самого безучастного свойства…

Чичеро упрямо продолжал молчать, хотя Марципарина, распаляясь, чуть ли не качала своим отчаянным криком всю преогромнейшую Белую гору, на вершине которой и стоит городок Ярал.

Увы, никакие крики так и не произвели на молчуна должного впечатления. Может, всё дело в том, что кричала она не вслух?

Но даже закричи она во всеуслышание, сотряси гору пронзительным человечьим сопрано да тяжёлым драконьим басом, что изменится? Тот, кто не желает слушать, всё равно не услышит.

Марципарина ведь знает, что имел в виду её вероломный любимый, залезая подальше от гнева драконицы в кованый сундук и упрашивая доброго Эйуоя ни в коем случае не выпускать! Конечно знает, ведь она драконица, а драконицы знают всё!

Всем своим поведением любимый мертвец ей показал, что в гробу он её видел.

Видел. Сидя. В гробу.

Глава 6. Время прощать

Испуг творит чудеса.

И речь не о том, что перепуганная царевна Оксоляна много чего учудила. Хотя и учудила, как же без этого.

Нет, вслух ничего не сказала. Лицом и жестами промолчала тоже. Но…

Многого, слишком уж многого с перепугу наболтала в своих мыслях, настолько прозрачных для Ангелоликой, насколько бывают помыслы храбрых рыцарей Ордена посланников Смерти для всеслышащего уха Владыки.

«Ой, я больше не буду! Ой, это как-то оно само собой вырвалось»… Сколько раз пойманная в ловушку собственной неискренности царевна повторяла эти бессильные заклинания?

Во внезапности испуга повинен Карамуф. Кто же ещё? Это он разубеждал Оксоляну в особом даре Ангелоликой прочитывать мысли. Смеялся. Говорил, есть не чтение мыслей, а просто их предсказуемость. Зачем читать то, что можно и так вычислить, да ещё заранее?