Мы вывалились на свежий воздух и побрели дальше.
– Позвольте мне, – предложил Григорович, прислоняя обессиленного декана кафедры Темных искусств к стеночке.
Распрямив плечи и проверив бумажник, безопасник включил обаяние на полную и нырнул в холл четвертой гостиницы.
Я злобно глянула на дядю с одноглазым племяшкой. Нет, лучше не смотреть, а то ведь прибью, точнее, добью этих нарушителей спокойствия. Ей-богу, не драконы, а бойцовые петухи!
– Что?! Не могли потерпеть с разборками до Академии?!
Эрг с Ронни переглянулись.
– Не знаю, какая кошка пробежала между вами в этот раз, но с этим надо покончить, – припечатала я.
– Вы не понимаете…
Великие небеса! Как часто я слышу эту фразу.
– Да-да, я тебя не понимаю. – Ткнула пальцем в Эрга: – Он тебя не понимает. – Всплеснула руками и крыльями заодно. – Весь мир тебя не понимает. На конкурсе головоломок ты с ходу взял первое место! – повысила голос. – Поэтому напряги речевой аппарат и объясни суть претензий!!!
Мальчишка скривился так, словно ему нахамили любимые тапочки.
– Он бросил меня.
– Пфф! Тоже мне причина для трагедии, – насмешливо усмехнулась и подалась вперед. – Да будет тебе известно, что брошенных детей можно встретить и в полных семьях.
– Да плевать я хотел на других! – перешел на крик мой подопечный.
– Злишься? – вопросительно приподняла брови.
– Да, госпожа Браун, я злюсь! – Он замахнулся и обрушил кулак в стену. – Я гребаный котел клокочущей злобы!!!
– Так рвани и выплесни уже все то дерьмо, что в тебе скопилось! – рявкнула я и подтолкнула: – На что ты злишься?!
– На отца, на дядю, на несправедливость! Вам-то что с этого?!
Паренек схватился за голову, попробовал отвернуться, замкнуться, но я поймала его за рукав и потребовала:
– Ронни, на что ты злишься?!
– Это нечестно! Нечестно, что я остался сиротой при живом родителе! Нечестно, что моему идиоту-папашке и его братцу все сошло с рук. Нечестно! Слышите?! Это нечестно!
С папашкой-идиотом, пожалуй, соглашусь, а вот в остальное не поверю.
– Ронни, мать твою, Дуглас Кьяри! – Я была слишком зла, чтобы оставаться тактичной. – На что ты злишься?!
– На то, что всем плевать на меня! Я злюсь на себя. Я виню себя!
Он замер, словно случайно сорвавшаяся с губ правда потрясла его, как первобытные племена потрясала первая магия.
Ронни опустил голову и словно сдулся. Его трясло. Заплывший глаз, казалось, совсем исчез, оставив только узкую щелку и опухоль.
– Я никчемен настолько, что драконы не почуяли во мне собрата. Не могу контролировать свои превращения, не могу пользоваться силой. Я ошибка. – Он зажмурился и мотнул головой. – Ошибка, которой не должно было быть. Ошибка, которая убила маму.
Эта боль нарывала в нем почти двадцать лет, а сейчас прорвалась, и полился гной. Отвратительный, неприглядный, несущий выздоровление.
– Я убил маму. А он убьет вас.
Мы с Эргом переглянулись.
– Ронни… – начала я, но тут, как назло, из дверей гостиницы выскочил злющий Григорович.
– Вот спасибо. Удружили! Сложно было помолчать пять минут, пока я добуду для нас ключи от номера, и уже там выяснять отношения?
– Простите, – Ронни потупился.
– Ладно. Пошли. – Эрг с трудом отлип от стеночки, которую молчаливо подпирал все это время, и кивнул в сторону расцвеченной огнями улицы. – Через два дома есть круглосуточная кафешка. Перекантуемся там.
В качестве апофеоза сегодняшней ночи через десять метров нас нагнал патруль, вызванный каким-то бдительным полуночником. Мы даже пикнуть не успели, как доблестная городская стража скрутила всех четверых и отвезла в участок.
Сказать, что Галактион Белозерский был зол, значит сравнить гигантского крокодила с пушистым зайкой. Стоило взъерошенному, седеющему, но по-прежнему бойкому ректору появиться в участке, как он обрушил свой гнев на первое, что под ногу подвернулось. Корзина для бумаг беззвучно улетела, выплюнув в качестве ответного знака негодования бумажное конфетти из пропущенных сквозь шредер черновиков. Тут же, словно расставил на полу датчики чистоты, из подсобки материализовался уборщик и смерил господина Белозерского недобрым взглядом.
Увы, одержимый только одной жаждой – немедля покарать нерадивых сотрудников, ректор Гоша безжалостно проигнорировал специалиста по уборке помещений с талантом пропадать, когда он так нужен.
Молодой бретонец, работавший в паре со скучающим за письменным столом каннисом, проводил многоуважаемого господина Белозерского через участок и подвел к общей камере, где кучковалась наша уставшая четверка. Эрг на правах захворавшего лежал на нижних нарах, я суетилась рядом, Григорович залез наверх, а Ронни, чей глаз окончательно заплыл, подпирал стеночку.
– Госпожа Браун, – обрушился на меня ректор, спасибо разделяющей нас решетке, за грудки не схватил, – потрудитесь объяснить…
Я?! А чего опять я?