Гарпун дьявола

А ещё я люблю взбираться на холм и глядеть на мир свысока, потому что так я чувствую себя и своё место в жизни. Многие поднимаются сюда и ощущают мизерность свою в сравнении с природой. Я считаю таких людей заблудшими, потому что они упускают главное – забывают, что и сами являются той же стихией, что и любая унция природы.

Помимо просиживания штанов на макушке мира, я ещё горазд на велеречивые измышления, и это простительно, если учесть мой юношеский максимализм и располагающую к философствованию обстановку.

Отсюда, где я частенько считаю галок, куда ни повернись, видишь одну сплошную воду, словно тебя взяли в плен и обнесли исполинским рвом. Как-то старик мой сказал, что если я захочу с кем-то откровенно поговорить, но буду сомневаться в выборе собеседника, нужно пойти к морю. Там, говорил дед, сердца раскрываются. Человек, увидев море, забывает об обыденном, за которым мы порой не видим самих себя, и это так же естественно, как захотеть скинуть с себя одежду и погрузиться в море.

Случается, вам не отвечают откровенностью. Чаще это люди с гнилым нутром. Дед рассказывал, как в этом можно убедиться ещё на подступе к морю. К примеру, если вы добирались сюда на автобусе или другом общественном транспорте, вспомните, утруждался ли ваш приятель оплатить свой проезд самостоятельно.

И у дрянного виски есть душа, говорил дед. Она по-другому скроена и от неё несёт сивухой, но всё равно пьют, потому что это всё равно виски.

– Некоторые любят дрянцо, им хватает градуса, и они неприхотливы во вкусах. Вот если бы у меня хватало лишь на дрянцо, я бы бросил пить, – говорил старик и пояснял: – Неохота на печень давить, не получая удовольствия от вкуса.

И такое же правило он всегда применял к людям: не раздевайся перед человеком, если тот отдаёт смрадом ещё в одежде. Он-то, ясно, говорил про нагую душу, но я был не в том ещё возрасте, чтобы осмыслить его слова, и начал мыться чаще. Помаленьку я стал разбираться в людях. Вскоре я уяснил себе, что Саймон Рассел – дрянцо, потому что от него то и дело несло сивухой, но главное, потому что он был единственным из местных мужчин, кто сплетничал наравне с женщинами.

Меж тем дед учил, что каким бы ни был человек, плохим или хорошим, он всё равно человек и его душа не застрахована от ран, с той лишь разницей, что у хороших людей раны появляются от других людей, а у плохих они чаще от внутреннего гниения. Люди способны не только ранить, но и излечивать друг друга, но многие об этом даже не догадываются. Посему море – лучшее лекарство, и оно для всех, а самое главное – человек и есть море. Он же – лес, он же – луга и кручи, и вересковые пустоши за холмами.

Теперь, когда я поднимаюсь на холм и вижу море, я становлюсь счастливее и вспоминаю детство. Раньше я и так был счастливым, а сейчас за синей птицей приходится карабкаться. Благо, моё детство было очень счастливым, и теперь я могу приходить сюда и черпать из него, когда мне приспичит.

Итак, я шёл к Джуди, чью надломленную душу я буквально впитывал всем своим существом этой ночью. Я чувствовал, как у этой девчонки внутри черти устраивали светопреставление. Она хотела мне что-то сказать, возможно доверить, но тогда нам обрубили языки, когда сверху донёсся отчаянный крик деда.

Я проходил мимо камней, заслонявших проход к лавке свиданий, когда решил разобраться для себя со своей теорией. Пока я думал, ноги понесли меня вдоль узкой тропки на утёсистую площадку, оказавшуюся никем не занятой. Я присел на лавку не более чем на пять секунд, затем подошёл к самому обрыву, устремив взор на закрытое северное окно маяка. Отсюда до него ярдов пятнадцать, как я всегда и думал. Можно кинуть камень и разбить окно. Можно ли было запустить гарпун и попасть в горло? Я почему-то представил себя метателем копья: встал в нужную стойку, расставил широко ноги – левая спереди, правая сзади, отвёл как следует правую руку далеко за спину и приготовился метать невидимую стрелу.

– Пли! – раздался резкий взвизг позади.

Я дёрнулся от неожиданности, обернулся и обнаружил стоящую у лавки Келли, горничную Макэвоев. Она стояла и хихикала, да так, что её веснушки раскраснелись, словно комариные укусы. Юное прехорошенькое создание примерно моего возраста и невероятно докучающее мне своим вниманием. Я, конечно же, пожалел о нашей встрече и клял злой рок.

– А я гляжу, Макс свернул за камни. Ну, думаю, у тебя тут свидание, – тараторил звонкий голосок. – А ты тут один. А в такие места нужно ходить в паре, ты разве не знаешь?

– Ты решила, что у меня свидание, и пошла следом, чтобы подглядеть?

Келли пожала плечиками и закатила глаза.

– А то ты нашу глушь не знаешь. Здесь и заняться-то больше нечем.

– Нечем? А ты разве не знаешь, что произошло?

– Знаю, конечно, – значительно сказала Келли. – В Кампиона всадили гарпун, запустили с того самого места, где ты сейчас стоишь.

Я посмотрел под ноги и малость ужаснулся, хотя продолжал уверенно стоять на том самом месте.