Гарпун дьявола

Краем глаза я видел, как он побрёл в сторону маяка. Я сунул конверт в карман, зашёл в магазин. Никого. Нужно ли говорить ещё раз о том, как я в эти минуты ненавидел Адама? Я ненавидел своего друга за то, что он силой своего злосчастного ума открыл тайну этой истории. Я поклялся, что более никогда не захочу его видеть. Мне было больно и стыдно. Когда вошёл Адам, я почувствовал, что осиротел, разом потеряв и деда, и друга.

Мой отец говорил мне снова и снова: «Тебе никогда не стать хорошим лётчиком. Ты не можешь сосредоточиться на том, что происходит перед твоим носом». Наверное, он был прав. Я стоял у воды и не видел деда, в шуме волн не слышал выстрела и не учуял пороха за щекочущим нос запахом цитруса. Я не видел реальности, а видел только то, что представлялось сознанию. В нём мой дед никоим образом не мог никого убить.

Моё детство безвозвратно кончилось благодаря моему другу. Он оборвал последние нити, соединявшие меня с прошлым, а надолго ли сам оставался рядом, я не знал. Возможно, так он мстил мне за мои слова. Мы были детьми, когда я сказал, что его родителей расстреляли. Я виню себя за те слова. Все восемь лет. Он был максимально уязвим в тот момент. Я прожёг его детскую душу, и рубец на ней никогда не сойдёт. Этот рубец – наш общий. Было ли теперь у нас общее будущее?…

Через минуту, когда боль и стыд обернулись горечью, я зарыдал. Я не хотел терять деда, но понимал, что уже потерял. Я больше никогда не видел Шона Гарфилда, он не вернулся в тот день в магазин. Не вернулся и после. Он навсегда ушёл с острова и из нашей жизни и оставил меня одного.

Теперь мне некуда было бежать от ссор с отцом, и когда кончится лето, я пойду учиться на юриста. А дед мой теперь в Геммерфесте, где ледяные сталактиты света пронзили лунное зарево.

Помню, в тот вечер небо словно прорвало. Море штормило.