Гарри Поттер и Дары Смерти

Тело Волдеморта убрали из Зала, в каморку, чтобы он не лежал рядом с Фредом, Тонкс, Люпином, Колином Криви и ещё с теми пятьюдесятью, что пали, сражаясь против него. Мак-Гонагалл вернула на место столы, но никто не сидел по колледжам: все перемешались, учителя и ученики, призраки и родители, кентавры и домовые эльфы, и Флоренц лежал в углу, приходя в себя, и Гроуп заглядывал в выбитое окно, и ему бросали еду в смеющийся рот. В конце концов измученный вконец Гарри обнаружил, что сидит на скамье рядом с Луной.

— Если бы я была ты, мне бы хотелось куда-нибудь потише, — сказала она.

— Просто мечтаю, — ответил он.

— Я их всех отвлеку, — сказала она. — Воспользуйся плащом.

И не успел он слова сказать, как она крикнула: — Ой, смотрите, Морщеногие Кизляки! — и показала в окно. Все, кто её услышал, обернулись, и Гарри набросил на себя Плащ, и встал из-за стола.

Теперь он мог пройти через Зал без помехи. Через два стола от себя он заметил Джинни, уткнувшуюся головой в плечо матери: поговорить с ней ещё будет время, часы, дни, может быть целые годы. Он увидел Невилла, рядом с его тарелкой лежал меч Гриффиндора, а сам Невилл был окружён пылкими почитателями. Он шёл по проходу между столами, и заметил троих Малфоев, прижавшихся друг к другу, словно не уверенных, имеют ли они право быть здесь, но никто не обращал на них никакого внимания. Повсюду он видел воссоединившиеся семьи, и, наконец, увидел тех двоих, чьё общество ему было нужно больше всего.

— Это я, — прошептал он, просунув между ними голову. — Не пойдёте со мной?

Они тут же встали, и все вместе, Гарри, Рон и Эрмиона, покинули Большой Зал. От мраморной лестницы были отбиты большие куски, не было части перил, на каждом шагу попадались обломки и пятна крови.

Было слышно, как где-то Пивз летает по коридорам, распевая победную песню собственного сочинения:

Мы их уделали, всех отметелили,
Поттер — он парень такой!
А Волди накрылся, паутиной покрылся,
Пусть веселье льётся рекой!

— Из-за него у тебя чувство гулянки и трагедии в одном флаконе, верно? — сказал Рон, толкая дверь и пропуская Гарри и Эрмиону.

Радость ещё придёт, думал Гарри, но сейчас она придавлена усталостью, и боль от потери Фреда, и Люпина, и Тонкс пронзала его на каждом шагу, словно от раны. Основное, что он сейчас чувствовал, это неимоверное облегчение и желание спать. Но сперва он должен был объяснить всё Рону и Эрмионе, которые были с ним так долго, и имели право знать правду. Пусть это причиняло ему боль, он рассказал, что видел в Думоотводе, и что происходило в лесу, и они даже не начали выражать своё потрясение и изумление, как оказались у того места, к которому и шли, хотя никто его не называл.

С того раза, как он последний видел горгулью, сторожащую вход в кабинет директора, её кто-то отпихнул в сторону. Она стояла немного криво, и казалась под хмельком, и Гарри подумал, сможет ли она в таком состоянии разобрать пароль.

— Мы можем подняться? — спросил он горгулью.

— Свободно, — пробурчала статуя.

Они перебрались через горгулью на винтовую лестницу, и она медленно понесла их наверх, как эскалатор. Гарри толчком растворил двери.

Он только успел глянуть на Думоотвод на столе, там, где он его оставил, как ударивший по ушам гром заставил его вскрикнуть; он подумал о заклятиях, о возвращении Пожирателей Смерти, о возрождении Волдеморта…

Но это был гром аплодисментов. По всем стенам все директора и директрисы Хогвартса стоя приветствовали его; они махали ему шляпами и — кое-кто — париками, они тянулись из рамы в раму, чтобы пожать руки друг другу, они плясали на креслах, в которых были нарисованы; Дилис Дервент плакала, не стесняясь, Декстер Фортескью размахивал слуховым рожком, а Финеас Нигеллус выкликал своим высоким, звучным голосом: — Прошу заметить, что и Слитерин в этом участвовал! Пусть наш вклад тоже не будет забыт!

Но Гарри смотрел только на того, кто стоял в самой большой раме прямо за директорским столом. Слёзы текли у него из-под очков-полумесяцев в длинную серебряную бороду, и гордость и благодарность, казалось, исходившие от него, наполняли душу Гарри покоем, словно песня феникса.

Наконец Гарри поднял руки, и портреты почтительно замолчали, улыбаясь, вытирая глаза и жадно ожидая, когда он заговорит. Однако Гарри обратился к Дамблдору, и очень тщательно выбирал слова. Как он ни вымотался, как ни слипались у него глаза, он должен был сделать последнее усилие, поискать последнего совета.

— Та вещь, которая была спрятана в Снитче, — начал он, — я бросил её в лесу. Я точно не помню, где, и я не собираюсь идти её разыскивать. Вы согласны?

— Конечно, мой дорогой мальчик, — сказал Дамблдор, пока его друзья-портреты смотрели с любопытством и непониманием. — Мудрое и мужественное решение, но меньшего я от тебя и не ожидал. Кто-нибудь ещё знает, где это упало?

— Никто, — сказал Гарри, и Дамблдор удовлетворённо кивнул.