Гарри Поттер и Орден Феникса (Анна Соколова)

Преподавателям, разумеется, в соответствии Декретом об образовании № 26, упоминать интервью запрещалось, но, тем не менее, они находили способы выразить свое отношение к произошедшему. Профессор Спраут добавила двадцать баллов Гриффиндору за то, что Гарри принес ей лейку; восторженный профессор Флитвик в конце урока Чародейства сунул Гарри коробочку пищавших сахарных мышек, шепнул «Тс-с!» и быстренько отошел; профессор Трелони на Прорицании, разразившись истеричными рыданиями, провозгласила ошеломленному классу и поджавшей губы Амбридж, что Гарри все-таки ожидает не ранняя смерть, а почтенная старость, пост Министра магии и двенадцать детей.

Но больше всего Гарри осчастливила Чо, когда следующим днем догнала его по дороге на Трансфигурацию. Не успел он ничего сообразить, как она взяла его за руку и шепнула на ухо: «Прости меня, правда, правда. Это интервью было таким смелым… я от него даже расплакалась».

Гарри посожалел, что Чо опять нашла повод поплакать, но очень обрадовался, что они прервали молчанку, а еще больше тому, что на прощание она быстро поцеловала его в щеку. И к удивлению Гарри, едва он подошел к классу Трансфигурации, его ждала еще одна нежданная радость: из толпы навстречу вышел Шеймас.

— Я просто хочу тебе сказать… — пробормотал Шеймас, глядя на Гарри куда-то в область левого колена, — …я тебе верю. Я послал своей маме копию этого журнала.

Если для полного счастья Гарри чего-нибудь и не хватало, так это реакции Малфоя, Краббе и Гойла. И тем же днем он увидел, как они, склонив друг к другу головы, сидят в библиотеке; с ними был еще один мальчик, долговязый, Гермиона шепнула, что его зовут Теодор Нотт. Пока Гарри искал на полках книгу по Частичному Устранению, все четверо оглядывались на него: Гойл с угрожающим хрустом сжимал кулаки, а Малфой с неприкрытой мстительностью нашептывал что-то Краббе. Почему они вели себя так, Гарри было понятно без слов: всех их отцов он назвал в числе Искушённых Смертью.

— Самая прелесть, — радостно зашептала Гермиона, когда те ушли из библиотеки, — что им и возразить-то нечего, нельзя же признаться, что они читали статью!

В довершение всего за ужином Луна сказала Гарри, что ни разу еще выпуск «Экивокера» не распродавался так быстро.

— Папа переиздает тираж! — возбужденно выпучила глаза Луна. — Он и сам не может в такое поверить, говорит, что, похоже, твое интервью заинтересовало людей гораздо больше, чем Мяторогие Храпсы!

На этот вечер Гарри стал героем гриффиндорской гостиной. Плюнув на последствия, Фред и Джордж наложили на обложку «Экивокера» Увеличительные чары, повесили ее на стену, и теперь все прения шли под чутким присмотром гигантской головы Гарри, которая периодически громогласно изрекала что-нибудь вроде «МИНИСТЕРСТВО ОБАЛДЕЛО» или «ЗАКУСИ ДЕРЬМОМ, АМБРИДЖ». Гермиона ничего смешного в этом не нашла, сказала, что голова мешает сосредоточиться и, в конце концов, вышла из себя и засветло отправилась спать. Пару часов спустя Гарри пришлось согласиться, что плакат не так уж забавен, особенно когда Говорильные чары ослабли, и голова все чаще и все пронзительнее принялась выкрикивать бессвязные «ДЕРЬМО», «АМБРИДЖ» и прочее. У Гарри даже голова разболелась, и шрам опять начал противно пульсировать. Отказавшись в несчетный раз вспоминать свое интервью, под всеобщие возгласы разочарования сидящих вокруг, Гарри объявил, что ему во что бы то ни стало пора спать.

Когда он поднялся, спальня была еще пуста. Гарри на секунду прижался лбом к холодному оконному стеклу рядом с кроватью — шраму стало полегче. Потом разделся и залез в постель, мечтая, чтобы голова перестала болеть. Вдобавок его слегка подташнивало. Он повернулся на бок, закрыл глаза и тут же заснул…

И очутился в темной, наглухо зашторенной комнате, освещенной единственным канделябром. Руками он стискивает спинку кресла перед собой. На темном бархате кресла, бледные, словно много лет не видели дневного света, с длинными пальцами, руки напоминают больших белых пауков.

Перед креслом, в островке света, отбрасываемого свечами на пол, на коленях стоит мужчина в черной мантии.

— Должно быть, у меня скверные информаторы, — произносит Гарри надменно, ледяным, прерывающимся от ярости голосом.

— Повелитель, пощадите меня, умоляю, — хрипит стоящий на коленях мужчина.

В свете свечей поблескивает его макушка. Кажется, он дрожит.

— Я не виню тебя, Роквуд, — холодно и жестоко отвечает Гарри.

Он отпускает спинку кресла, обходит его и приближается к скорчившемуся на полу мужчине, из темноты глядя на него сверху вниз, с высоты выше своего привычного роста.

— Роквуд, ты можешь поручиться за то, что говоришь? — спрашивает Гарри.

— Да, мой Лорд, да… я же работал в Департаменте после… после всего…

— Эйвери говорил мне, что у Боуда была возможность вынести это оттуда.

— Повелитель, Боуд ни за что не смог бы взять это… Боуд понимал, что не сможет… наверняка, поэтому он так отчаянно сопротивлялся проклятию «Империус» от Малфоя…

— Встань, Роквуд, — чуть слышно велит Гарри.