Гарри Поттер и Орден Феникса (Анна Соколова)

Когда тут обитал Гилдерой Локхарт, кабинет был завешен Локхартовыми сияющими портретами. Попав сюда во времена Люпина, наверняка можно было встретить какоенибудь милое создание из разряда Темных существ — в клетке или в аквариуме. В эпоху лжеМоуди здесь было полно разнообразных приспособлений и артефактов для рассекречивания и обнаружения скрытой угрозы.

Теперь все изменилось до неузнаваемости. Все горизонтальные поверхности покрывали кружевные салфеточки и скатерочки. Стояло несколько вазочек с засушенными цветами, каждая на отдельной салфеточке, а одна из стен увешана коллекцией декоративных тарелочек с огромными яркими котятами с разнообразными бантиками на шеях. Они были такими мерзкими, что Гарри остолбенело разглядывал их до тех пор, пока профессор Амбридж его не окликнула.

— Добрый вечер, мистер Поттер.

Гарри замер и оглянулся по сторонам. Сначала он ее даже не заметил, потому что на ней была мантия в жутких розочках, которые полностью сливались с расцветкой скатерти на столе за ее спиной.

— Добрый вечер, профессор Амбридж, — натянуто поздоровался Гарри.

— Ну, присаживайтесь.

Она показала стул с прямой спинкой, стоящий у небольшого, покрытого кружавчиками столика. На столе Гарри дожидался чистый пергаментный свиток.

— Ээ… — не трогаясь с места, замялся Гарри. — Профессор Амбридж… Аа… пока мы не начали, я… я хотел попросить вас… пожалуйста…

Ее выпуклые глаза сузились.

— Да, что?

— Ну, я… я член квиддичной команды Гриффиндора. И я собирался на тренировку в пять вечера в пятницу, на отбор нового вратаря… и я… я хотел спросить, можно мне пропустить отработку взыскания в тот вечер и… и отработать в другой вечер… вместо пятницы?..

Еще до того, как закончил, Гарри понял, что все бессмысленно.

— О, нет, — Амбридж осклабилась так, как будто только что проглотила особенно жирную муху. — Нет, нет, нет. Это вам наказание за вредную пропаганду, за гадкие популистские историйки, мистер Поттер, а наказание, разумеется, никак не может приспосабливаться к удобствам преступника. Нет, вы придете сюда и завтра в пять часов, и послезавтра, и в пятницу, и будете отрабатывать взыскание согласно плану. Я думаю, что только к лучшему, если вы пропустите мероприятие, которое для вас действительно важно. Это только подкрепит урок, который я хочу вам преподать.

У Гарри кровь прилила к голове, и в ушах зашумело. Так значит, он рассказывает «гадкие популистские историйки»?

Амбридж, чуть наклонив набок голову, следила за ним и улыбалась так широко, как будто точно знала, какие мысли крутятся у Гарри в голове, и хотела посмотреть, не начнет ли он снова кричать. Невероятным усилием воли Гарри отвел от нее взгляд, опустил сумку рядом со стулом с прямой спинкой и сел.

— Ну вот, — приторно продолжила Амбридж. — У нас уже получается справляться с нашим характером, да? А теперь вам, мистер Поттер, придется пописать для меня буковки. Нет, нет, не своим пером, — квакнула она, когда Гарри наклонился открыть сумку. — Вы будете пользоваться одним из моих, в некотором роде особенных перьев. Пожалуйста.

Она вручила Гарри длинное, тонкое черное перо с необыкновенно острым концом.

— Я хочу, чтобы вы написали «Я не должен врать», — ласково прогнусавила она.

— Сколько раз? — спросил Гарри с убедительной имитацией любезности.

— О, столько, сколько нужно будет, чтобы надпись закрепилась, — приторно умилилась Амбридж. — Начинайте.

Она отошла к своему столу, уселась и склонилась над охапкой какихто пергаментов, судя по всему с рефератами, сданными на проверку. Гарри взял острое черное перо и понял, что чегото не хватает.

— Вы мне не дали никаких чернил, — удивился он.

— О, вам не понадобятся чернила, — откликнулась Амбридж с гадким многозначительным смешком.

Гарри коснулся пером пергамента и вывел: «Я не должен врать».

И вскрикнул от боли. На пергаменте появились слова, написанные яркокрасными чернилами. И в то же самое время, эти слова появились на тыльной стороне его правой ладони, словно скальпелем вырезанные на коже… и пока он ошарашенно не мог отвести глаз от ярких разрезов, они на его глазах затянулись, кожа в том месте опять стала целой, только чуть покраснела.

Гарри взглянул на Амбридж. Она следила за ним и широко, пожабьи, улыбалась.

— Да?

— Ничего, — тихо сказал Гарри.

Он перевел глаза на пергамент, опять коснулся его пером, написал «Я не должен врать», и тут же кисть руки второй раз обожгла острая боль. На коже опять появились вырезанные слова, еще немного спустя раны зажили.

И началось. Вновь и вновь Гарри писал слова на пергаменте тем, что как он вскоре понял, было не чернилами, а его собственной кровью. И снова, и снова буквы взрезали кожу на тыльной стороне его ладони, затягивались, и опять появлялись, как только он начинал писать.