Гарри Поттер и Полукладбище Лунопухов (СИ)

И так наполненный гнилой сыростью воздух стал еще холоднее, скрытое низкими серыми облаками солнце словно бы погасло совсем. Юноша вздернул голову и увидел две темные фигуры в рваных плащах, целеустремленно, прямо по воздуху, спускающиеся к нему сверху, от подножия сложенной из гранитных блоков стены огромного мрачного замка.

— Вышка, тут гости! — сообщил невидимому собеседнику юноша. — Код серый, повторяю, код серый, принимаю препарат «З». Овер.

Парень спрятал зеркало в карман и быстрым обратным движением достал из кармана что-то вроде желейно-мармеладного червячка. Он сунул мармеладку в рот и старательно заработал челюстями. Не прошло и секунды, как обе облаченные в черные рваные тряпки скелетоподобные твари замерли, потеряв цель.

Длинное чешуйчатое тело заскользило между камней, поднимаясь к забранному решеткой отверстию у подножия замковой стены, через которую лился поток грязноватой и пахнущей гнилью и тленом воды.

Темный коридор на нижнем уровне превращенного в тюрьму замка был тих: нечеловеческие стражи только недавно закончили регулярный обход. Стоны и вопли отчаяния узников сменились тихими всхлипываниями, тоже довольно-таки жуткими. Но страшнее всех был еле слышный детский плач, доносящийся из-за решетки в дальнем конце коридора. Впрочем, вряд ли нежданный визитер замка слышал эти рыдания: змеи, как правило, глухи к обычным звукам, воспринимая, в лучшем случае, вибрацию грунта. Гибкое тело, которое квалифицированный герпетолог опознал бы как довольно крупного боа-констриктора, проскользило вдоль коридора; раздвоенный язык ощупывал воздух перед чешуйчатой мордой. Змея ворочала головой, оценивая размер тепловых пятен, забившихся в углы камер, отделенных решетчатыми дверями. Наконец, очередное пятно оказалось достаточно маленьким для того, чтобы заинтересовать холоднокровную тварь. Решетка, явно не рассчитанная на подобных гостей, не стала препятствием: констриктор просто-напросто прополз между толстых ржавых прутьев.

Змея почти ткнула головой в служивший источником плача ворох черных тряпок у дальней стены камеры и, издав удовлетворенное шипение, свернулась рядом, устремив немигающий взгляд на груду грязной ткани. Впрочем, глаза констриктора все время норовили посмотреть туда, где, будь у него руки, находились бы надетые на левое запястье часы. Или, скорее, дорогой хронограф.

Через пару минут хныканье прекратилось, и из тряпья показалась кудлатая черная шевелюра, из-под которой сверкнули темные, почти черные, глаза.

— Ты ядовитый? — спросил тоненький голосок. — Ты убьешь меня не больно, как стлашный дядька убил тех птичек? Мама говолила, что зеленый луч совсем не больно убивает! Моя мама умельла, ты знаешь? И папа тоже `умел. А я их почти не помню, потому что стлашилища кладут холошую память, вот. Поэтому я тоже, навелное, умлу.

То ли эта конкретная змея все-таки могла слышать, то ли вообще могла читать по губам, но свернутое кольцами холодное тело дернулось в чем-то вроде горькой усмешки.

— Только убей меня до того, как велнутся стлашилища, холошо? — попросила девочка. Да, совершенно несомненная девочка пяти или около того лет. — Может быть, тогда я еще буду помнить маму, когда она меня встлетит.

Змея решительно помотала головой.

— Жалко, — вздохнула девочка. — Тогда стлашилища плидут опять, и мне снова будет сниться котенок, котолого повесил Лоди, и птички, котолых убил стлашный дядька. И я буду помнить только их, а не маму с папой. И я, навелное, не узнаю их, когда тоже умлу.

Змея дернулась и, развернувшись, подползла к вороху тряпок, обвив девочку кольцами.

— Ты все-таки лешил меня убить? — спросила девочка. — Ты холоший. Только холодный. Тут все холодное, — сердито сказала она.

Тем не менее она положила голову на покрытый чешуей бок рептилии и слегка успокоилась.

— Ты будешь со мной все влемя? — спросила девочка; змея помотала головой и что-то прошипела. — Жалко… — снова вздохнула девчушка. — Между плочим, меня зовут Бел-Лат-Ликс. Беллатликс Блэк из Лода Блэк. Но сталые дядьки и тетьки посему-то называют меня Лестлейндж, как Лоди и Лаби. Дулаки, — нахмурилась она.

Змея кивнула.

— Ты тоже думаешь, что эти дядьки и тетьки дулаки? — удивилась девочка. — И Лоди и Лаби дулаки, — добавила она, чуть-чуть подумав. — Они говолят, что вешать котят весело. А это совсем не весело. Потому что котята осень гломко пищат, когда их вешают. Сталые дядьки сказали, сто я высла замуж за Лоди и тоже стала плохой! — пожаловалась она. — И еще что я влюбилась в того стлашного дядьку, котолый убивал птичек. И я тоже убивала людей. И, навелное, котят. И птичек тоже. Но я этого не помню. Совсем не помню. Навелное, они влут. Они же влут, да?

Змея дернулась и, стремительно развернувшись, метнулась в противоположный угол камеры.

— Значит, я плавда стала плохой? И ты на меня тоже селдишься? — почти заплакала девочка.