Гарторикс. Перенос

Ни время, ни направление следующего выстрела невозможно было угадать. Шар рассыпал свои колючки в случайном порядке, то ближе, то дальше, заставляя Сорок первого совершать немыслимые прыжки. Эштон завороженно смотрел, как он уворачивается от металлического дождя, всё больше напоминая лишенного крыльев птера, который тем не менее упрямо пытается взлететь.

Роли изменились. От хитинового панциря секта легкие колючки отскакивали, не причиняя вреда. Теперь Доппель ползал за Сорок первым на брюхе, подтягивая шар серебряной нитью и прижимая противника к краю Арены, где места для прыжка совсем не оставалось. Сорок первый старался прорваться в центр, но очередная порция колючек каждый раз возвращала его на шаг назад.

Несколько колючек ударились в высокий барьер Арены, и примы, занимавшие ложи первого яруса, бросились наутек. Эштон быстро взглянул на мастера Сейтсе: тот что-то шипел распорядителю в синем балахоне.

Доппель подполз к самой границе барьера и дернул за нить, передвигая шар вправо. Сорок первый повернул голову, следя за ним левым глазом.

Эштон закричал, толком не поняв почему.

Сект, оказавшийся в слепой зоне драка, бросился вперед и молниеносно ужалил его в левую заднюю ногу, чуть ниже шпоры.

Сорок первый взревел. В голосе его было столько боли и яростного негодования, что Эштона захлестнул ужас.

Обернувшись к секту, наполовину зарывшемуся в песок, Сорок первый с силой опустил на него хвостовую пику, пытаясь пробить хитин. Острие вошло совсем неглубоко и застряло. Драк с трудом выдернул пику, но поднять над головой уже не смог. Его шатнуло в сторону, левая нога подломилась, и он захромал прочь от секта, волоча за собой неподвижный чешуйчатый хвост.

Сорок первому удалось добраться почти до самого загона, прежде чем Доппель осторожно высунул голову из-под панциря. Не поднимаясь на задние лапки, он по-тараканьи быстро побежал вперед, держась на почтительном расстоянии от ярко-зеленой хвостовой пики.

Сорок первый услышал шорох за спиной, но даже не обернулся. Его роскошные гребни опали, свисая с боков бесполезной костяной бахромой. Следом подломилась правая задняя нога, и он пополз уже на брюхе, рыча сквозь стиснутые зубы и упрямо загребая песок передними лапами.

Эштон наконец понял, что произошло. Вместо кислоты железа Доппеля вырабатывала нервно-паралитический яд. Сорок первый постепенно терял контроль над собственными конечностями. Скоро он перестанет двигаться вовсе, и тогда тот, кто был внутри секта, сможет просто подойти и забрать его тело – тренированное тело драка с отточенными боевыми рефлексами, роскошными ярко-зелеными гребнями и мощной костяной пикой.

Доппель всё еще держался на расстоянии, не обращая внимания на беснующиеся ложи, требующие последнего удара. Сорок первый тоже, казалось, не слышал оглушительного рева Арены: отчаянным рывком он подтянул непослушное тело к самой решетке загона и уронил тяжелую голову в песок.

Драки подались назад – все, кроме Эштона. Как только ярко-зеленый глаз со змеиной щелью зрачка уставился на него, он понял, что Сорок первый проделал весь этот путь не потому, что хотел избежать неизбежного, а для того, чтобы выполнить обещание, данное перед выходом на Арену. Обещание, которое теперь имело значение не для Эштона, а для него самого.

Краем глаза Эштон увидел, как Доппель привстал, сжимая в лапке стилет из голубого металла, поднял голову и замер, ожидая знака с балкона. Мастер Сейтсе в ярости грыз каменную балюстраду.

Бригены Триады переглянулись и медленно поднялись со своих мест. Над Ареной повисла звенящая тишина.

Не спуская глаз с Эштона, Сорок первый судорожно втянул в себя воздух пополам с песком и с усилием вытолкнул из горла хриплый рычащий слог.

– Р-р-ро-о-о…

Первый бриген Триады поднял вверх руки параллельно друг другу. Это был знак согласия. Арена завыла, застрекотала, захлопала крыльями.

Сорок первый мучительно моргнул, и его чешуйчатое горло затряслось, подавившись очередным звуком.

– Г-г-г…

Второй бриген Триады вскинул руки, повторив жест первого. От третьего бригена уже ничего не зависело, так что он лениво поднял руки над головой, соглашаясь с выбором остальных.

Сорок первый резко расслабил горло и выдохнул:

– А-а-ан…

«Нет», – то ли сказал, то ли подумал Эштон. Нет. Нет. Нет.

Ярко-зеленый глаз, направленный на него, как прожектор, вспыхнул, разом осветив всё, что было внутри, и стал прозрачным – настолько, что Эштон вдруг увидел, что у него не было дна. Только уходящий в бесконечную глубину тоннель с синеватыми сполохами на стенах.

Тонкий голубой стилет с мясным хрустом вошел в затылок, и из тоннеля вырвался солнечный зеленоватый запах с медным отливом.

Эштон распахнул пасть и высунул язык, чтобы впитать и удержать этот запах в себе. Запах обжигал его изнутри, выжигая в груди дыру, полную боли. Дыра становилась всё больше с каждой секундой – больше, чем он сам, больше, чем вся Арена, и в эту дыру провалился весь оставшийся мир. Эштон висел в пустоте, и этой пустотой был он сам.