Гарторикс. Перенос

– Как это что? – удивился мастер Сейтсе. – Он свободен.

Эштон почувствовал, как в глубине охристого сознания метнулся страх, смешанный с терпкой надеждой.

– Первые в вас, мастер Сейтсе, – медленно произнес Халид, не спуская внимательных глаз с огромной зубастой рептилии, лениво шевелящей гребнями.

– Во всех нас, Халид, – добродушно сказал мастер Сейтсе. – Во всех нас. Иди.

Прим сделал полшага назад. Никто из надсмотрщиков не сдвинулся с места. Прим сделал еще полшага, всё еще глядя в змеиные глаза мастера Сейтсе, в которых не отражалось ничего. Эштон приоткрыл пасть, но даже он не смог уловить хоть что-то, кроме обычного бордово-коричневого запаха.

Халид отступил еще на шаг и повернулся, чтобы уйти.

В то же мгновение мастер Сейтсе выхватил парализатор, и тонкий красный луч ударил в затылок прима – туда, где в густой зеленоватой шерсти серебрился сложный узор чипа.

Выгнувшись всем телом, словно кто-то дернул его за голову, Халид рухнул на землю. Мастер Сейтсе подошел к нему, переключил рычаг на парализаторе, приставил к неподвижному меховому затылку и еще раз нажал на спуск. Тело Халида конвульсивно дернулось, и серебряный чип погас.

– Я же сказал, – прошептал мастер Сейтсе, наклонясь к самому уху прима, – у себя в Ангаре я вранья не потерплю.

Бесчувственного Халида с деактивированным чипом оттащили к рабочим баракам и сбросили в штрафной вольер. Эштона и Восемнадцатого приковали к стене у ворот.

Выезд пришлось отменить.

Весь следующий день Эштон пролежал неподвижно, глядя, как Восемнадцатый метался из стороны в сторону, гремя цепью и встряхиваясь. Паника пожирала его сознание, словно пламя, в которое швырнули сухой соломы; даже закрыв глаза, Эштон чувствовал запах гари, тянувшийся от всех его мыслей и устремлений.

Когда красное солнце опустилось за крыши бараков, напоследок брызнув багровым на пыльную землю, у Восемнадцатого начала отниматься правая задняя нога.

Утром к воротам пришел мастер Сейтсе. Восемнадцатый всё еще бегал, насколько позволяла цепь, словно движение могло остановить перемены, происходившие с его телом. Он уже явственно подволакивал правую ногу; к полудню она перестала сгибаться в колене. Бой, в котором должен был участвовать Эштон, начался бы как раз в полдень.

Еще через пару часов, когда Восемнадцатый рухнул на брюхо, волоча за собой непослушный тяжелый хвост, ворота Ангара открылись, пропуская две черные бронированные гиросферы с серебристым знаком на боках – круг, перечеркнутый тонкой вертикальной линией; это был знак Банка Памяти.

Из одной гиросферы вылезли два высоких бригена в кольчугах поверх коротких алых балахонов. К другой подвели Халида.

С него уже сняли цепь-портупею и срезали угольно-черную кисточку на хвосте вместе с вплетенными лезвиями. Из одежды оставили только металлический намордник, застегнутый кожаными ремнями на затылке. Намертво скрепленные между собой литые голубоватые браслеты стягивали запястья за спиной. Втянув в себя воздух, Эштон с удивлением почувствовал охристый запах спокойствия, исходивший от прима.

Бриген в кольчуге хлопнул по гиросфере, и бронированная дверь поднялась, открыв круглую черную дыру. Халида толкнули в спину, но он как-то вывернул голову и обернулся туда, где, вывалив длинный раздвоенный язык, сидел на цепи фиолетовый драк с острыми алыми гребнями.

В темно-красных глазах прима снова была мучительная просьба – только теперь Эштон заставил себя досмотреть до конца, до самого последнего слова, которое было не словом, но цветом и запахом, переливавшимся из теплого охристого сознания в другое, распахнутое ему навстречу.

В следующее мгновение Халида втолкнули в гиросферу, и черная бронированная дверь опустилась, отрезав его от мира.

Глава 26. Мия

На повороте к станции Рио-Гранде пневмопоезд внезапно выскочил из тумана, и косые лучи закатного солнца брызнули в окна, проткнув вагон, как шпажки для канапе. Мия поморщилась и попыталась сесть поудобнее. К концу дня, заполненного совещаниями, которые шли одно за другим, не оставляя времени даже на то, чтобы сходить в туалет, голова начинала раскалываться, а поясница горела так, словно в позвоночник по капле заливали расплавленное олово.

Она никогда не думала, что руководитель отдела политкоррекции настолько не принадлежит себе. Пятничные зависания Айры в «КК» больше не вызывали у нее удивления, как и его боязливая жестокость во время секса. В конце дня, поднимаясь с рабочего кресла и убирая затемнение стен кабинета, где она провела двенадцать часов подряд, Мия с недоумением оглядывалась по сторонам. Ей казалось, что весь окружавший ее мир появляется вечером, когда она заканчивает работать, и исчезает рано утром, когда она выходит из пневмопоезда и проходит сквозь турникеты.

Иногда Мия думала, что так и жила всегда, хотя с того вторника прошло всего две недели.