Garum Regius

В реке мылись женщины, и я увидел среди них Корнелию. Она была перепачкана кровью, и красно-чёрное платье её напоминало, скорее, лохмотья бродяжки, чем наряд супруги выдающегося полководца. Корнелия о чём-то рассказывала своим подругам и размахивала руками.

– Корнелия! Марцеллус – живой! – крикнул Спартак.

Она помахала мне рукой и продолжила свой увлекательный рассказ.

После переклички выяснилось, что прорвалась лишь треть либертарианцев – остальные погибли или попали в плен, или пропали без вести.

Я был удивлён, что спасся тот самый Гур, которого я невзлюбил ещё с момента нашей первой встречи у Везувия. Никогда бы не подумал, что такой неуклюжий и пожилой уже человек сможет остаться в живых в такой заварушке.

Я не понимал, почему он до сих пор с нами, а не сбежал к римлянам – у него было множество возможностей это сделать, но он с упорством следовал за нами и точил оружие солдатам Спартака даже когда его не просили, и сам подавал нам вино на штабных совещаниях. И он не был беглым рабом.

Как-то, помню, ещё в Кумах я выпил пол-пифоса вина и встретил его на улице.

– Почему ты с нами, Гур? Ты же ни хрена не понимаешь в долбаном либертарианстве!

– А зачем мне понимать? Я уже старый.

Я тогда не понял его ответа, но пытать Гура не стал и пошёл спать.

Вечером у костра Спартак собрал уцелевших командиров.

Снова было решено сопротивляться до последнего и ни в коем случае не сдаваться крассовским головорезам. Дали клятву кровью.

Все понимали, что конец не за горами, но озвучивать эту мысль никто не отважился.

Вероятно, никто не хотел расстраивать Спартака. А он сам, похоже, всё ещё верил в свою удачу. Но быть может, он считал неприличным признаться в обратном. Всё-таки он – потомок Ромула, как-никак.

Какое-то время мы ещё поболтались по югу полуострова – пытались не вступать в бой с крассовскими легионами, но Красс таки достал нас.

Последний бой либертарианцев был коротким – складывалось впечатление, что они сами накалывались на копья римлян и подставляли свои шеи под вражеские гладиусы. Это было похожим на массовое самоубийство.

Те, кому не хватило духа принести себя в жертву своей прекрасной идее, были пленены римлянами.

Сама по себе свобода – штука и относительная, и до глубины личная. Свободу нельзя измерить – её можно лишь ощутить, пожалуй.

Я отбил лошадь у одного всадника – вероятно, он устал рубить крепкие либертарианские тела и потерял бдительность.

Рожок дудя снова сыграл Марцеллусу добрую службу и был использован мной как грозное оружие.

На этот раз я сначала дал дудкой по морде лошади – она взбрыкнула и сбросила с себя крассовского солдата. Но после многократного контакта с головой сбитого всадника, инструмент пришёл в негодность, и мне пришлось его выбросить.

Я матерился, но кое-как залез на кобылу и поскакал за Спартаком и Корнелией – они неслись вдвоём на одной лошади к голубому заливу.

Супруги пересекли поле и скрылись в лесной чаще. По-видимому, враги не обратили внимания на беглецов, потому что хотели побыстрее закончить утомительную резню, и не отвлекались на пустяки.

У каменного обрыва, с которого открывался живописный морской пейзаж, беглецы спешились и обнялись.

– Марцеллус! Хорошо, что ты здесь! – сказал Спартак, когда я подъехал.

– Куда теперь? Найти лодку? – спросил я.

– Не нужно лодки. Мы останемся здесь.

– Но они нас схватят! Нужно бежать!

– Беги! Только сначала сделай последнее доброе дело для нас с Корнелией, дружище!

– О чём ты, Спартак?

– Мы не хотим, чтобы наши головы украшали римские колонны! – сказала Корнелия. – Ты понимаешь?

– Понимаю, но…

– У нас мало времени! Когда мы закончим, спрячь нас! Чтобы ни одна римская собака не нашла! – сказал Спартак.

Я пообещал выполнить их просьбу.

– Спасибо, друг!

Спартак обнял меня, а Корнелия поцеловала в щёку.

Великий, но поверженный полководец снял с пояса длинный нож. Я из деликатности отошёл в сторону и старался не смотреть на этих двух симпатичных мне людей, чтобы не мешать им насладиться последними мгновениями жизни.

Они ещё раз обнялись, и Спартак направил лезвие в своё сердце.

– Дай мне, – сказала Корнелия и с женской аккуратностью взяла нож из рук супруга.

Они смотрели друг другу в глаза, но в их взглядах я не увидел ни страха, ни печали.

Корнелия с силой вдавила нож в свой живот и на пурпурном платье появилось тёмное кровавое пятно.

– Не больно, Спартак, – сказала она. – Только жаль, что он так и не увидел света.

Спартак прослезился.

Картина была трогательной, и неудивительно, что на моих глазах тоже появились слёзы.

Корнелия закрыла глаза и осела в объятиях Спартака. Он поцеловал её, положил на землю и достал из её тела окровавленный нож.

Потом он повернулся к морю и перерезал себе горло.

Я уже собирался захоронить тела, как заметил бегущего ко мне человека. Он махал мне рукой и что-то кричал.

Когда он подбежал, я узнал в том человеке того самого Гура, которого знал ещё с Везувия.

– Думал, опоздаю! Хорошо придумал, Марцеллус! Скажем, что замочили ублюдков, и поделим денежки пополам! Ты ведь не хочешь забрать всё себе?

– Ты о чём Гур?