Гастролёр

Я достал уже нагревшуюся бутылку и налил нам обоим по полному стакану.

— О, ты даешь, — икая, Витёк взял стакан.

— Чего, не сдюжишь? — проверенным традиционным способом я взял его «на слабо».

— Я? — повелся Витёк. — Да я литр могу.

Явно лишний контрольный стакан горячего виски на жаре почти мгновенно вогнал Витюльку в состояние глубокого алкогольного наркоза. Я бережно переложил его назад к сумке на бочок, чтобы он не выпал и не мешал мне рулить.

Все население деревни: два-три десятка человек, два верблюда, несколько коз, штуки три ручных обезьянки и несчитанное количество кур и уток — радостно повернули головы навстречу дорогому гостю. Я сгрузил его в одну из землянок и жестами поблагодарил старосту. Он кивком уверил меня, что все будет «супер гут» и даже более того — в точности, как мы и договаривались. Местные аборигены вообще практически, как индейцы в кино: гордые, честные и немногословные. Правда, понимают только свой язык — он отличается от нубийского, как украинский от русского. Но договаривался с ними, естественно, Али, которому они доводились какими-то дальними предками, а городской родственник пользовался неоспоримым авторитетом.

Уже уезжая, я сел сочинять записку. Мне хотелось сказать Витьку, что он несколько, знаете ли, гондон, и потому я тоже решил подшутить над ним, как и он надо мной. И вот пусть теперь поживет среди чужих, поучится доить козу, добывать огонь трением и искать себе пропитание в пустыне разными способами, которые обязательно ему подскажет мать-природа, так как местные, если и могут подсказать, то лишь на незнакомом ему языке.

Кажется, тогда мне хотелось, чтобы записка была доброй, но стакан теплого, сгустившегося на жаре вискаря выстрелил в голову не только ему. Моя рука независимо от моего хотения стала выводить на бумаге странные письмена: «Вителло! Держись! — написал я и заржал, глядя на чуть теплое тело „курортничка“. Как ему держаться-то? — Держись!.. Вителло!» А дальше меня вдруг понесло: «В Нубии переворот. Я в бегах. НАШ король в опасности, но мы верим, что демократия обязательно победит. К власти пришли префиномандогондонисты. В деревне ты почти в безопасности, главное — не отходи от селения дальше чем на три метра и сорок аршинов. Эти честные люди укроют тебя от акул империализма. Не нарушай их обычаев. Не спи ногами на север, не мойся, не брейся, сри только в присутствии старейшины (кстати, гадить можно только в горшок, слепленный своими руками), демонстрируй свой помет главарю и вылизывай посуду после еды. Кажется, я ничего не забыл.

Прощай.

За нарушение правил смерть через Мумбу-юмбу.

Искренне любящий тебя Эб ибн Лев Шайтан-малай».

Записку я положил рядом с Витьком, зная, что сельчане чужого не тронут, и утром он её найдет. Мучила ли меня совесть? В тот момент НЕТ! Я веселился так, словно выкурил несколько косяков, и думал даже, не вернуться ли мне, чтобы переписать на память текст послания, казавшийся мне гениальным. «Наш король в опасности, но демократия победит» — бред! Наверное, с утра он все поймет и начнет меня материть. Не полный же он дурак. Догонит, что над ним подшутили, купит верблюда и прибьется к проходящему каравану…

…Наутро голова раскалывалась. Пить вискарь стаканами на жаре, наверное, все-таки не стоит; представляю, каково же Витеньке. Когда я добрался до холодного пива, у меня даже одна полудохлая кошка скрябнула по душе — в пустыне бара нет. После трех бутылочек кошка смылась. Я попытался вспомнить свой гениальный манускрипт, но «великий артефакт» погиб в пучине алкогольного сознания. Ну, а потом… Деньки шли, я работал, однако теперь меня истязала совесть: все-таки не один Витёк участвовал в мероприятии по перебросу моего тела из загнивающего социализма в процветающее первобытно-общинное государство. Он ведь, в сущности, маленький человек, в чем-то такой же, как и я, стремящийся заработать, где, как и чем может. На четвертый день я решил съездить и забрать бедолагу из пустыни.