Гать

И эти его шальные мысли карге были, стало быть, известны. Иштван почувствовал, что краснеет. Кадета Варгу, помнится, тоже будто перекосило всего от неловкого предложения. Ну что им всем, жалко что ли?

— Дело не в жалости. Вы, молодой человек, вовсе не понимаете, чего просите. Поверьте старой женщине, то, что я предлагаю вам сейчас, не идет ни в какое сравнение с тем, что вы там сами себе надумали. И знаете что? Пожалуй, я возьму на вооружение вашу же дурацкую фантазию.

— Это которую? — буркнул Иштван.

— С подземным ходом. Юмор в том, что стена эта ничуть не охраняется. Через нее каждодневно ходят туда и сюда сотни тысяч вполне обыкновенных людей.

— Так уж и обыкновенных, — фыркнул Иштван. Скажет тоже!

— Вполне обыкновенных. Кашеваров, уборщиков, полотеров.

— Вы хотели сказать «живодеров, подонков, казнокрадов»?

— И их тоже, — кивнула старуха, — но не только. Обслугой любой власти служат вполне случайные люди, даже порой и вовсе не состоящие в вохре, не говоря уже о чем повыше. Но угадайте, в чем между вами разница?

— Я терпеть не могу эту власть, им же — все равно, лишь бы платили?

— Именно! И вам надобно сделаться таким.

— Мне или вам надобно?

— Это уж как получится, — и недобро усмехнулась.

Как это там полковник Злотан повторял, «не красть и не лгать»? Да уж. Эх, полковник, жизнь наша порой стои́т куда крепче наших дутых да рисованных убеждений. Так что же это задумала гражданка Давидович со своим Тютюковым? Неужто хотят его, Иштвана, заслать за стену с тайною миссией?

— Сразу предупреждаю, господа хорошие, я на такое не способный.

— На какое «такое»? — продолжала издеваться старуха, склонив голову на бок.

— Я же вижу, что вы задумали. Да только ничегошеньки у вас не выйдет, потому что я боли страшусь, крови боюсь, а опричь всего прочего попросту не желаю зазря кочевряжиться, потому что пустое это дело, бессмысленное и шабаш.

А сам главное чувствует про себя, будто оправдывается заранее в чем-то нехорошем.

— Ишь, крови он боится. А кто покуса вот только что желал? На этом самом месте!

— Это другое, — решительно дернул головой Иштван. — Даже и не делайте мне вид, что не понимаете разницы! — кажется, он снова начинал злиться.

— Очень даже понимаю, — увещевательным тоном заворковала карга, — как же тут не понять, то себе, родимому, всласть, а то голову в пасть, отличить несложно.

На слабо берет, пожал плечами Иштван. На понт дешевый. Не на таковских напала, старая. Это вон скрипучему своему, как его, мастеру по топорам пускай внушение делает, а мы и не такое мимо ушей пропускали. Наше дело маленькое, только бы при своих остаться, зачем нам лишние затеи, к чему посторонние заботы? Ишь, сверкает клыками, косит багровым пламенем глазного дна, нечисть, а все туда же, совестить норовить честного человека. А саму третьего дня видели прямиком там, за желтой стеной, на высоком приеме, и ходила она там в обнимку не с кем-нибудь, а самим камлателем Сало. Как говорится, с кем поведешься, так тебе и надо. Пусть потом штуденту своему очки втирает, а мне и без того все понятно. Не хочешь кусаться? Ну так я и пошел по своим частным делам.

— Ишь ты, обидчивые какие все стали. А ну вертайся, молодой человек. Будем с тобой всерьезку говорить, — голос старушечий аж зашипел в спину Иштвану.

Однако же, пожалуй, не стоит со старухой совсем уж по-плохому расставаться, себе дороже. Все же послушаем, что она там скажет. Иштван обернулся нарочито медленно, чтобы не показать, что стушевался. Мы не сдаемся, мы попросту стараемся быть вежливы.

— Значит, так, слушай сюда. Ты отчего-то решил, что не трогают тебя ввиду твоей обыкновенной бесполезности. Однако спешу я тебя огорчить, мил дружочек, вегетарианские нынешние времена на этом почитай что и совсем заканчиваются.

На слове «вегетарианские» Иштвана отчего-то пробрало на смешок. В устах старухи оно звучало особенно нелепо. Видели бы вы ейные клыки!

— Смешно тебе? А скоро, верь-не верь, станет совсем не смешно, громыхание железа вдоль ленточки долго продолжаться не может. Набрякшее зло однажды прорвется.

— Вы мне про зло не рассказывайте, я там был, и что с людьми черные эти обелиски творят, я знаю не понаслышке. Только не говорите, что не приложили к ним свою клюку, гражданка Давидович.

— Ты меня не попрекай, я почитай лучше твоего знаю, какова моя вина. Но если ты хочешь знать, все мы виноваты в творящемся. Однако не ты, не я, и не Христо в том должны в первую голову виниться. Однако не время сейчас и не место о подобном рядить. Важно лишь то, что когда завтра или послезавтра все наши усилия окончательно окажутся тщетными и по улицам городов понесется та зловонная жижа, что до того лишь подспудно копилась по подвалам замковой стены, можешь мне поверить, ни мне, ни тебе будет недосуг разбираться, кто не уследил, думать надобно будет только лишь о том, чтобы вовремя смыться, ежели кто хочет вообще уцелеть. И вот что я тебе скажу всерьез, как обещала — персонально тебе выжить в грядущем дано только лишь в одном случае.

— Если я двину ноги заранее? — задушенным полушепотом проговорил Иштван.