Гать

Вот только не надо на меня так смотреть. Мол, знаменитый на всю пресс-хату Полковник сбежал, струсил, задал стрекача, ушел на рывок, вскинул лапки кверху и был таков. Мне ваша укоризна по барабану. Не буду кривить душой, мог бы я еще пошуршать, мог бы еще покочевряжиться. Вот только зачем мне это? Спасителем миров я становиться не желаю, моральным компасом ни для кого быть я тоже не намерен. Меня волнует исключительно собственное довольствие, выживание и будущность. А здесь, в самой глуши, мои шансы откровенно повышаются. Выкупить у деревенских за ящик белой дедовскую берданку да уйти себе в лес, на подножный корм. Чем, скажете, плохо?

Что мне помешает исполнить мой эскапистский план? Ну, кроме треклятой горючей псины, чтоб ей пусто было.

Чувствуя, как древний панцерцуг снова принялся замедлять ход, приближаясь к переезду, я машинально вытянул шею, вглядываясь в сизый полумрак по ходу состава. Где-то там ко мне приближался еще один полустанок, такой же безликий, как и все прочие до него. Надо брать себя в руки и решаться. Черт с ней, с собакой. Да я так устал от этого затяжного ожидания, что задам сейчас такого стрекача — ни в жизнь меня не догонишь!

Вот только такая напасть — судя по вывешенному здесь же в тамбуре клочку мятой газетной бумаги, как попало расписанной по трафарету, ближайшая станция отсюда скрывается еще в добрых двадцати минутах неспешной езды по громыхающим стыкам рельс, так чего же это мы столь замедлились? Ужели в недрах паровозной топки панцерцуга стало угасать адское пламя, ужели машинист решил придержать вверенных ему чертей, увидав на путях какое непотребство? Только этого мне не хватало.

Обернувшись на вагоновожатого, я верно уловил в его белесых глазах легкую дрожь сомнения. У этого-то ухаря, который маму родную сдаст за полтину, и сомнения? Да ни в жисть! Знать, случилось что-то действительно невероятное, раз скрипучий панцерцуг замедляется, замедляется и, наконец, окончательно встает — ровно поперек того самого переезда, едва развидневшегося в застилающем все вокруг тумане.

Вы бы видели при этом лицо вагоновожатого! Засопел, засобирался, жилетку свою засаленную поправил, пузо свисающее до колен с нутряным бульканьем подобрал и как подскочит, как побежит! Словно черти за ним гонятся, ей-бога.

Неужели настолько строга служебная инструксия на подобный случай? Маловероятно, что кого-то вообще волнуют эти самые инструксии непосредственно здесь, посреди ничего, ровнехонько на полпути в дремучее никуда.

И главное, куда рванул-то, паскуда? Не к голове панцерцуга, получать распоряжения, никак нет, сделал ноги ханурик наш туда, к хвосту, где уж точно ничего интересного не случилось, чтобы вызвать собой неурочную остановку.

Бам-м!

Колокольной мощи звук ударил мне в уши да так сильно, что разом их будто ватой забило. Только этого мне не хватало, без слуха разом остаться. Однако подвигал я челюстью туда-сюда-обратно, вроде прохрустело что-то там и разом отложилось. И что это за ерунда получается. Панцерцуг стоит, мимо меня через тамбур во все том же направлении второй уже оранжевожилетник протискивается, и все главное вокруг делают вид, что ничего особенного не происходит.

Бам-м!

На второй заход уже как-то полегче прошло, без хруста в перепонках. Привыкать к безобразию начинаю, что ли.

Вот только что вокруг меня происходит — по-прежнему без малейшего понятия. Акустическая аномалия на тамбурной площадке. Положение, как ни крути — глупее не придумаешь. Стою тут, ушами хлопаю, не бежать же вслед за этими, заполошными. Мне с мужиками всяко не по пути.

Бам-м!

Да что там, в конце концов, творится такое⁈ И вот я уже, вконец изнемогая от любопытства, высовываю свой холодеющий нос за боковину приоткрытой наружней двери вагона. А ну как там серой тянет или прочими вонючими газами? Однако ничего такого, никаких химических следов, приличествующих любой неполадке на жеде, не предвидится. Напротив, отчего-то воздух там, за пределами панцерцуга, не пасет креозотом и не шипит змеею, а только доносит настоянный, прелый аромат сырого леса. Как в детстве.

Чудеса какие, поймите меня неправильно, в них я ничуть не верю. Жизнь, знаете ли, отучила подобное принимать за правду. Скотство всякое, паскудство разное — это завсегда пожалуйста. А вот чтобы так, нет, не может такого быть.

Оно и правда. Только тут я увидел ее. Огненная шавка стояла там же, что и всегда ранее. Прямо передо мной. И глядела мне точно в глаза, низко прижав раззявленную пасть к земле и глухо рыча.

— Зузя, фу, свои это.

Какие такие свои?

— Проходи, мил человек, что стоишь. Панцерцуг долго стоять не может. Вот и пожитки твои уж принесли.

Оборачиваюсь недоуменно — и правда, вот они, мои два побитых чемодана. И никого вокруг. Тут я и понял, что дорога моя на этом и правда завершается. А начинается что-то совсем иное, мне покуда совершенно неведомое.

10. Троя

Жертвам научной фантастики

Вешают гири на сильные уши.

Если не веришь, сходи и послушай

О том, как поют соловьиные трели

Жертвы научной фантастики!

Тайм-аут