Гать

Там внутри мы сперва пытались зацепить каких-то случайных пьянющих девиц, но потом всегда плевали на них и бросались на центр танцпола слэмовать, где ближе к пяти утра внезапно обнаруживали себя посреди очередного махача с местными. Это был сигнал, что пора уносить ноги. На обратном пути вдоль предрассветных долгих прудов наш путь пролегал между хладных тел тех самых лежащих вповалку девиц (ради всеобщего блага не стану здесь расписывать их непотребные позы и нагие телеса, я вообще не одобряю тех, кто пользуется чужой слабостью к дармовому алкоголю, в наше время за это и вовсе статья положена, в общем, не одобряю и всё тут, запишите в протокол, никакого виктимблэйминга), а также расквашенных морд жаждущих местных гопарей, не менее разгоряченных коллег Никифороса по нелегкому труду налаживания законопослушного быта вокруг долгих прудов, и в довершение — первых тянущихся от панцерцуга городских штудентов, жаждущих знаний и умений.

Я знаний не жаждал, хотя общей кумекалки мне в общем и хватало. Являясь на экзамен с бодуна, я обыкновенно быстро проглатывал шпору по очередному предмету, к собственному удивлению получал на выходе свои четыре балла и благополучно брел к себе на кровать — высыпаться. В таком вот полубреду и пролетели мои законные шесть лет недоучебы.

Если в этом процессе и предполагалась для меня какая-нибудь мораль или же повод для саморазвития, то нас с Никаноросом боженька как-то миловал. Чего не скажешь о прочих из команды.

Никандрос и Никанорос, с изначала будучи пацанами конкретными, быстро сообразили гонять с оптовки коробки курева в местные ларьки, для чего был арендован для ночного развоза гнилой ржавый пердячий панцерваген типа «буханка», с каждым же заработанным алтыном Большой и Малый все больше задирали нос и все реже приходили на коробку пинать мячик, а под конец и вовсе начали походя задирать Никитоса за его болотное происхождение и вообще слишком много вели разговоров про то, что, мол, надо бы ленточку уже подвинуть, заодно полюбив восхвалять военный гений государя-амператора, в общем, прогонять их никто спецом не прогонял, но как-то их постепенно стали сторониться.

Особенно, ясный красный, Никитос, который завсегда показывал клыки при первом же их появлении, исходя слюной и стараясь при случае свинтить. Сам он, впрочем, тоже стал к тому моменту существом совершенно нелюдимым, но не по причине распространения такого вот отношения к болотным, а скорее от общего своего недоброжелательства. Темные его делишки, которыми он всегда полюблял заниматься, делали с ним что-то такое, отчего у нас с ним постепенно терялся всякий контакт. Тяжело общаться с человеком, свято уверенным, что мы все непременно хотим отжать у него денег. Ну да боженька ему судья.

С Никифоросом случилась тоже не самая веселая история — будучи ботаником из ботаников, к тому же непьющим, а потому не имеющим средств обыкновенно сбросить накопившиеся в голове формулы, он однажды исчез, обнаружившись в стационаре местной дурки, принявшей его с распростертыми объятиями. Кампус долгих прудов исправно поставлял им пасиентов всех мастей — кто чертей начинал по углам наблюдать, кто с топором на соседа вдругорядь шел, в общем, когда Никифорос все-таки вернулся из законного академа, выглядел он осунувшимся, даже я бы сказал усохшим, тихим и совсем уж скучным ботаником, силы воли которого не хватало уже ни на ночные бдения в добровольной милисии, ни в воротах на коробке стоять. Так мы остались без вратаря.

Следом растворился в тумане мой сосед Николаос, я думал, тоже в дурку, но нет, оказалось, что в вечных метаниях от профессора к профессору занесло его не без помощи старших братьев за ленточку, в Карломарский университет на финансовый факультет, дальше мне его судьба была не известна.

Предпоследним в нашей компании пропал Никанорос, однажды утром на выходе из очередного кабака он, шмыгая носом, твердым голосом заявил мне, что отправляется спасать вымирающий вид озерных китов. Экологицский, стало быть, активист заделался, хренли его разберешь. Так с тех пор и пропал пропадом, ни слуху о нем, ни духу.

Ну и я. Пожалуй, единственный в этой компании случайный человек. Случайно на кампус попавший, ничему там не научившийся, да так и выпущенный в мир с одним только желанием — чтобы меня оставили на этом в покое.

Зарабатывал на жизнь я к тому моменту урывками, но достаточно, чтобы больше не голодать. Особых друзей на кампусе у меня не оставалось. Как говорится, диплом в зубы и катись. Где там все твои бывшие товарищи? Шесть эн: Николаос, Никитас, Никифорос, Никандрос, Никанорос и я, Никодимос. Вот и правда, катись себе колбаской, тебе здесь больше делать нечего.

К тому же по тем временам стало тут совсем будто ни к черту. Пальто мое драповое, дедушкино, у меня сперли, вечное громыхание панцервагенов по площадям меня вконец утомило, благонравные речи, произносимые каждодневно с трибун, звучали на мой слух все более стремно, и так на так по всему выходило, будто пусть я и прижился здесь, как-то пора бы и честь знать.