Гать

Стоя здесь, я вспоминал, как мы тут рядом на поле гоняли мяч с ребятами. Нас прозвали на кампусе «шесть эн» за наши обыкновенно немудрящие, но очень смешные подряд написанные в списках поступивших имена. Николаос, Никитас, Никифорос, Никандрос, Никанорос и я, Никодимос. Нарочно не насочиняешь, нарочно не навыдумаешь. А нам сочинять и не приходилось. Приключения наши начались, пожалуй, с первого же дня обучения, когда папенькин сынок Никанорос приволок на занятия морского свина, нарочно подпоив того водкою. Шума было, когда эта пьяная рыжая морда вырвалась из рук и принялась куролесить по аудиторному корпусу, пугая встречных престарелых семинаристок.

Ну а что еще с него взять, с мажора? Футбольный хулиган по жизни, он кажется и поступал чисто на спор, забившись с пацанами на ящик эля, что смогёт и поступит на бюджет. Просидел в итоге, сжав зубы, все лето с репетиторами, но взял нужный балл, послав тем самым папеньку нафиг. На это, впрочем, его усилий только и хватило. Общаги как местному ему все равно не давали, потому на кампусе он ошивался чисто чтобы под дождем не мокнуть, целыми днями тусовался в нашей комнате, чем ужасно бы досаждал кому угодно иному, но не нам, поскольку мы с моим соседом Николаосом сразу полюбили офигительные истории Никанороса, которые тот производил на свет непрерывным потоком, нисколько на вид не утруждаясь их выдумыванием, и то ли так ловко городил огороды придумок в любое время суток, то ли и правда обладал удивительным для наших юных лет жизненным опытом и кругозором.

И глядя на его странную обскубанную как попало прическу заядлого хипана, заправленный в карго-пэнтс свитер с оленями и постоянную привычку влипать в разные истории, скорее можно было склониться к тому, что рассказов он ничуть не выдумывал, никакого богатого воображения ему бы на то не хватило. А рассказывал он меж тем самое прелюбопытное — как они месились с поселковыми на даче стенка на стенку, как его на пруду в детстве чуть не утащил здоровенный сом, как хулиганы после матча устраивают беготню взапуски с милисией, кто кого поймает и бока намнет, а также как однажды утром застукал соседку выходящей из папенькиного кабинета в самом неприличном виде. Через последнее, видимо, его выходки, при всей нелюбви грозного родителя, ему по жизни и сходили с рук, несмотря на все крики и вопли.

А еще Никанорос не забывал прихватывать из дому всякой снеди, что нам с соседом Николаосом было в нашей вечно неустроенной общажной жизни весьма сподручно. Николаос вообще всегда мне казался куда обстоятельнее меня, будучи младшим братом в большой семье, он привык жить на всем готовеньком, потому еще на входе строго останавливал Никанороса с допросом — есть что, а если найду? Тот, не кривясь, сдавал трудолюбивой пчелкой свою обычно увесистый взяток, и спокойно затем располагался, выбалтывая попутно свежие сплетни, заполученные по пути от станции до кампуса с такими же, как он, столичными бедолагами, вынужденными маяться каждый день туда-сюда-обратно на дежурном панцерцуге.

Впрочем, зачем ему эта вся маета, нам так и осталось непонятным. В отличие от того же Николаоса, который вечно бегал с факультета на факультет и со скандалом менял преподавателей, Никанорос еще на поступлении к учебе охладел, и занимался с тех пор исключительно переписыванием чужих конспектов своим красивым не испорченным излишним корпением почерком, в целом же перебиваясь трояками по всем предметам, но зато снабжая половину курса шпорным материалом для списывания на экзаменах. Кампус для него был местом вящего развлечения за пределами околофутбола.

Был он на моей памяти чуть не единственным знакомым мне хулиганом, который и сам был не прочь погонять мячик на прудах. Все прочие махачем и ношением клубного шарфа в своей любви к ногомячу в общем-то и ограничивались. Мы же, «шесть эн», Николаос, Никитас, Никифорос, Никандрос, Никанорос и я, Никодимос, спелись дворовой командой, составляя основной состав факультетской сборной на очередном «матче века», в остальное же время пиная просто так, из общей любви к коллективному моциону.

Точнее, я в основном сидел на лавочке и комментировал, а все прочие бегали по коробке и тренировали пас пяткой.

Здесь, на долгих прудах, если подумать так, больше и делать нечего. Или по кабакам шляться, если деньжата завелись, или учиться всенощно, или вот, кричать «гол» с задранной на голову майкой.