Гать (СИ)

Двум смертям не бывать, одной не миновать, сколько уже можно судить да рядить, тем более, что ты уже этой порой помирала. Мертвой и похороненной гражданке Давидович кровь из носу был надобен справный, ультимативный, железобетонный, непробиваемо тупой план, ей нужна была на руках брутальная сила, которая бы самим своим наличием склонила бы чашу весов хотя бы обратно в состояние былого шаткого равновесия в пику современной потенциальной яме безнадежно накатанной колеи, по которой всё в этом мире катилось под откос времени навстречу близкому обрыву.

Этот мир обрек себя на погибель и теперь доживает последние дни, готовясь в корчах и всеобщей агонии похоронить под своими гнилыми руинами все живое. Его пожирают изнутри его собственные демоны, он умирает, а ты еще надеешься на чудо. И на чудо уповаешь.

Взмахнула старуха разбитым корытом, да и отшвырнула его, проклятое, прочь. К чертям собачьим все эти ваши статусы квы. Партия и без того уж досадно затянулась, не в мочь дальше терпеть эту занудную цугцвангу, где всяк окромя государя-амператора с досады скрежещет зубами, а поделать ничего не может. Да и этот козел с дырочками уж поди всю попу себе на троне отсидел, ожидаючи, когда можно уже будет идти на рать.

Ну так пущай идет. Мы его на то на раз сподвигнем, было бы желание. Достаточно предоставить ему веские доказательства, что не совершит он промашки, стопроцентную так сказать перспективу обрисовать, план надежный, как болотные часы. И от таких знатных источников, чтобы ни на секунду не усомнился, паскуда. Пускай потешит свои самые главные нутряные надежды, пускай потеряет берега, уверует в собственную непогрешимость и всесилие. Только так его и можно с трона-то сковырнуть.

А дальше он сам наступит на все грабли, какие за столько-то лет вокруг старухой Давидович вдосталь, в три ряда насыпаны. Устанет нога.

Вот чего ты завздыхала, старая? Держи себя в руках, карга! Ишь, распустила нюни, не сметь, слышишь? Сколько раз уже думано-говорено, нет других шансов вкатить треклятый сизифов камень в гору. Потому стой тут и следи за уровнем поднимающихся снизу сточных вод.

Долго ли, коротко ли она там сочились да копились, слюна гадючья, слизь жабья, кровь рыбья, моча кошачья, течка сучья, конча конская, перхоть подзалупная, гниль земная, чесотка струпяная, сукровица трупная да черного козла молока, и вот настала пора ей в дело пойти, непроглядной, как ночь, страшной, как материнское проклятие и неизбежной, как смерть.

Тебе ли то не знать, старуха.

Гляди, что ты сотворила. Ты-ты, не оборачивайся, не вертись. С самой собой веди диалог, иные собеседники нам тут не потребны. И дело даже не в трупаке этом бесталанном, не во Владе чел Соколе, не в Васиславе свет Карасике. Случился бы не он, так кто другой. Потому как его роль во всем этом спектакле — исключительно быть тупым дрючком да пустой заготовкою. Болваном балаганным на твоей скрюченной руке. Бездушным паппетом марионетошным в бездушном балагане бытия. Тем более что поздно уже сомневаться, сколько теперь ни мечись кабанчиком, а все едино он теперь явится, обратного пути ему нет. Эта шарманка теперь остановится единственно с гибелью одного из вас — тебя самой или тваво проклятущего единоутробного братишки.

Али ты у нас готова собственную голову подставить под топор злой судьбы, а он пускай себе дальше коптит небушко? Будто оно и без того не закоптилось до беспросветности. Сколько уж годков солнца не видать, не слышать на белом свете.

Ыц то-то и оно-то. Не готова. Знать, прекрати трясти седыми патлами, отрицалово изображая. Поздняк теперь суетиться.

Вот он уже, булькает, подпердывает, голое чудовище, вздутый волдырь, склизкий слизняк, бледный хрущ, новорожденный мертвец, законсервированный солью замкового камня, засоленный до хруста слезами невинно убиенных, а потому преспокойно пролежавших на дне колодца в полной сохранности битых два десятка лет, ровно столько, сколько тебя, Илону Марковну, почитают не в живых.

Вылетай, соколик, выплывай, карасик, выползай, гаденыш, на свет божий.

Ну же!

Вспучился черный нарыв из колодца, вспучился родильным пузырем, напоследок напрягаясь, тужась, пыжась, рожа, дыша.

Давай, старая, видишь же, что самое времечко! Покажи смекалку, полосни пузырь когтями, расцарапай морду убивцу напоследок, помечая его той метой, что вовек не отмыть, вовсе не забыть, вовек не оспорить. Мету тяжкую, мету материнскую. У самой-то детишек боженька не послал, куда там, в политесы всю жисть играючи, ну так вот тебе дитя великовозрастное, стоеросовое, дубинушка народной войны, кровинушка коллективной вины.

Р-раз, и разошелся пузырь, разом на выпученные бельма вид открываючи.

Да уж, не красавец. Сказать по правде, встретишь такого при верном свете, так разом под себя опростаешься. Но ничего, не велика проблема. Отмоем, накрасим, напомадим, напудрим, в парик нарядим, штанов бархатных и камзол сверху натянуть — любо-дорого станет. При нынешнем дворе в Желтом дворце и не таких ужасов можно насмотреться. Не люди, а звери в человечьих обличьях на круглых столах заседают, и ничего.