Гать (СИ)

Куда интереснее разговаривать с моей навеки потерянной Зузей, куда полезнее таскать ящики тушняка да заправлять капризный дизель.

А снаружи, что страшного может быть снаружи? Однажды там послышался какой-то звук, словно стон разрываемого металла. Я тотчас припал щекой к амбразуре, весь заранее трепеща, что вот же, началось, настало. Но нет. Ни нового звука. Ни хотя бы движения.

Если что-то во внешнем мире и происходило, это случалось помимо меня.

Моя же жизнь продолжала оставаться проста и безыскусна.

Так может, я зря стараюсь, стирая в кровь костяшки пальцев?

Два миллиона двести пятьдесят пять тысяч семьсот три. Два миллиона двести пятьдесят пять тысяч семьсот четыре. Два миллиона двести пятьдесят пять тысяч семьсот пять.

Что меня ждет снаружи? Быть может, там и жизни-то давно нет никакой? Хоть и не помню я уже, чего там, в далеком и безвозвратно ушедшем прошлом, я опасался, одно мне казалось очевидным — мертвый черный лес едва ли может оставаться таковым только лишь по причине моего плохого расположения духа. Что-то день за днем изводило за толстенной гермодверью все живое, знать бы еще, что.

Да, Зузя? Зузя в ответ вяло помахала мне облезлой метелкой хвоста.

Куда больше неведения меня все это время тяготил тот факт, что меня могут найти другие.

Если мне хватило ума и сноровки сюда добраться, почему бы остальным не справиться с задачкой? А вдруг эта гермодверь, даже по глупости запертая изнутри, по-прежнему доступна и открыта снаружи? Я же сюда так и попал, просто потянул за рычаг, ощутив в ответ сырое дыхание подвального воздуха, вдохнув в первый раз столь привычный мне теперь спертый аромат склепа.

При первой мысли об этом меня пробил озноб. Что я буду делать, если сюда припрутся чужаки? Воображение мое тут же разыгралось, предлагая на рассмотрение небритого чумазого сапога с огнестрелом, так что я бросил все и принялся собирать по стеллажам бессмысленно разложенное там боевое железо. Потом мне самому стало смешно.

То, что могло бы явиться снаружи, наверняка не боялось всех этих пукалок, более того — я же сам всей душой стремился вырваться отсюда, так чего мне страшиться каких-то мифических пришельцев, что они могут мне сделать? Убьют, отберут у меня мой тушняк, выгонят из бункера прочь, так сказать, с голой жопой на мороз? Разве я и сам не готов хоть сейчас сменять все это на глоток свежего воздуха, на хоть какое-то представление о том, что там творится, наконец, на любую, хоть самую горькую правду по поводу того, что сталось с моей Зузей.

Потому я в очередной раз выбросил все страхи из головы и продолжил методично набирать.

Два миллиона двести пятьдесят пять тысяч семьсот шесть. Два миллиона двести пятьдесят пять тысяч семьсот семь. Два миллиона двести пятьдесят пять тысяч семьсот восемь.

И все-таки вокруг моего склепа что-то происходило, вызывая беспокойство Зузи и пугая меня до чертиков.

Последние полгода, или сколько там — мне становилось все сложнее согласовывать мои хаотичные воспоминания во времени — через смотровые щели я все чаще замечал какие-то отдаленные неверные сполохи, будто то мерцали болотные огни, навевая мысли о всякой нечисти, воющей у самой трясины.

Мое убежище же тут и построили — чтобы охранять.

Кого от чего?

Учитывая тот непреложный факт, что гарнизон моего бункера так и не явился в расположение, не то дезертировав подчистую, не то попросту передохнув во время последнего в их жизни марш-броска, выходит, я здесь тоже не то чтобы в особой безопасности.

Однако постепенно я перестал бояться этих призрачных огней, даже начал испытывать по отношению к ним какую-то странную теплоту, дружескую интенцию узнавания.

В их мерцании чувствовалась некая загадочная изнанка, как будто это явление не было частью неживой во всех смыслах этого слова природы за гермодверью, но обладало характером, волей, цельностью живого существа.

Вот и сейчас, только покончив с заветной банкой персиков (и по-хозяйски притарив остатки сиропа на завтра), я собирался уже вновь приступить к суточной норме переборов, как в смотровой щели снова замаячило.

Мерцание это всегда занималось красноватыми сполохами на бетоне, как бы подзывая, иди поближе, сейчас начнется.

Хоть какое мне развлечение. Сидеть, скорчившись над наборной панелью, на колченогом стуле, пытаясь не заснуть — это, если хотите, та еще пытка, иногда от этого всего хоть вой. А тут какое-никакое, а развлечение.

Свистопляска снаружи между тем лишь начинала набирать силу. Кровавый закатный багрянец сменялся ржавой рыжью костра, та, в свою очередь, понемногу уплотняясь, становилась в итоге почти белой, и тогда вдруг начинало казаться, что это не свет пробирается ко мне из тьмы, а напротив, это в бесцветном, статичном, газоразрядном свете мечутся недалеко от моего бункера какие-то мелкие черные тени. Юркие и злые, они будто дурная мошкара роились где-то тут, совсем рядом, лишь благодаря неведомому оптическому обману оставались вне моего поля зрения.

Это, я знал, была кода. Скоро призрачный костер угаснет, растворившись в небытие, будто и не было его.

Я вздохнул и отвернулся.