Гать (СИ)

— Дражайшая баронесса, высокое собрание, — князь Мирослав даже привстал, как бы проявляя к прочим слушателям особое почтение, но по дрогнувшим губам было видно, что видел он их всех в гробу. Его в данном случае интересовала только баронесса Ярмила, их взгляды через сцепились над столом, как два бойцовых пса на случке.

— Я только и имел в виду, начиная дозволенные речи, что скромно попытаться напомнить благородным господам и дамам, что мы живем на свете столь давно, что понемногу стали забывать, благодаря чему длится эта жизнь. Мы стали считать наше бытование само собой разумеющимся, дарованным нам провидением, родовой отметиной каждого из нас, неизменным качеством, присущим нам по праву рождения, полученным нам вместе с этими камнями от наших благородных предков, а то и вовсе — за некие наши персональные заслуги, якобы и делающие нас какими-то особенными.

Снова недоуменный шепоток, публика никак не могла взять в толк, к чему князь клонит.

— Не темните, князь, говорите прямо, здесь все свои, — тонкие губы баронессы Ярмилы при этом ходили ходуном, можно было подумать, что она-то мысль князя Мирослава уже разгадала, и мысль эта ей была категорически не по нраву, да только отчего-то хозяйке поместья представлялось важным все-таки вытянуть эти слова, пускай и клещами, из наглеца-князя.

— Свои? — князь Мирослав вновь ловко придал своему холеному лицу столь надоевшую баронессе маску ухмыляющегося паяца, — если вы так настаиваете, высокородные господа и дамы, я продолжу, но сперва я бы предложил присутствующим здесь лицам неблагородных кровей на время покинуть это собрание.

Баронесса Ярмила тряхнула головой, не без удивления обратив свой взгляд на согнувшегося по ее правую руку мажордома. Кажется, она и правда забыла о самом факте его здесь присутствия, как и всех прочих слуг, что неслышными тенями носились по обеденной зале, разнося фужеры и бокалы.

— Томаш, ты свободен. И люди твои пусть подождут в помещении для слуг, я тебя отдельно потом приглашу.

Словно легкий ветер прошелестел в холодной зале, фьють, и благородное собрание осталось без посторонних глаз.

— Так лучше, князь, и прошу вас, не тяните, я хотела бы попросить всех собравшихся вскоре переместиться в карточную комнату, здесь становится как-то зябко, — баронесса делано повела под плотной шалью костлявыми старческими плечами.

Все согласно закивали. За пару сотен лет — а средний возраст собравшихся составлял, пожалуй, и поболе — как-то поневоле привыкаешь к комфорту, обеденную же залу сколько ни топи, теплее не станет.

Но князь Мирослав, кажется, намеков понимать более не желал, даже напротив, стал как-то насуплен и хмур, склонив голову в позицию стоящего на своем, готового идти до конца во что бы то ни стало.

— Ни в коем разе, дражайшая баронесса, тянуть сверх меры не входит в мои планы. Однако позвольте мне вместо дозволенных речей запросто кое-что вам продемонстрировать. Дабы не быть так сказать чрезмерно голословным.

С этими словами князь решительно поднялся и широкими шагами покинул обеденную залу. Его офицерская выправка и манера во время ходьбы изображать штангенциркуль повсеместно завораживала благородных дам, но сейчас она выглядела скорее нелепой позой, мол, да, на самом деле я всех задерживаю, и делаю так вполне намеренно.

Но баронесса Ярмила ждала. Кто знает, зачем ей участие во всем этом цирковом представлении, пожимали плечами гости, доедая остатки десерта. Махнуть рукой, чтобы подали еще, было некому. Но роптать никто не рискнул, все слишком боялись гнева скорой на опалу баронессы.

Выдохнули все, лишь когда раздался стук открываемых дубовых дверей, ну, наконец-то. Меж тем вернувшийся князь Мирослав все так же никуда не торопился, тщательно притворив за собой обе створки и не менее тщательно задвинув два массивных чугунных засова, что чернели там, недвижимые, пожалуй, последние лет сто. Даже вполне физически крепкому князю удалось сие отнюдь не с первой попытки.

Обернувшись, в конце концов, к любопытствующей публике, князь Мирослав не без некоторого злорадства отметил, что та наконец начала соображать, к чему он ведет. Поздно.

Белые перчатки на руках у князя удерживали теперь на уровне его глаз непритязательного вида деревянную шкатулку, довольно старинную, потемневшую от бессчетных веков хранения, но в целом самую обыкновенную, без малейших следов гравировки, оковывающий шкатулку вдоль ребер металл тоже был самого простого свойства — потемневшая до болотных оттенков латунь, никаких следов благородных металлов. Эту шкатулку явно доставали на свет божий не чаще раза в пару десятков лет, а то может и раз в столетие. Жалобный всхлип пронесся по зале. Нужно было видеть теперь эти сверкающие неутолимой жаждой возбужденно расширенные зрачки.

— Князь, вы забываетесь!