Гать (СИ)

Однако никакие окрики, пусть даже и исходящие из уст самой баронессы, уже не могли остановить князя. Заметно трясущимися пальцами в белых нитяных перчатках тот отворил крючок, запирающий шкатулку, извлекая из нее — все так же на уровне глаз — хрустальный пузырек отливающей рубиновым цветом непрозрачной жидкости.

Где-то за столом уже раздался первый утробный рык, сверкнула пара ущербных — какие еще они могут быть у представителя благородных кровей — но уже вполне натуральных клыков. Полудюйм желтой кости, точащей поверх губы, кто такое на вид может спутать.

— Вот оно, господа, то единственное, что отличает нас от них, — голос князя был по-прежнему тверд, но уже предательски начинал резонировать в такт уже запущенному у него внутреннему метроному. Князь Мирослав держался из последних сил, продолжая вещать: — Не эти камни, не наши родословные, не сургучные права владения на ленные маноры, а вот эти крошечные склянки, идущие к ним довеском. Довеском тайным, но общеизвестным. Без наших камней мы лишимся жидкости, а без жидкости мы попросту вымрем.

— Князь, ч-что в-аы себе поз-воляете…

Баронесса держала себя в руках буквально из последних сил, по-прежнему хорохорясь. Весь ее чванливый вид говорил — никакие жидкости надо мною не властны, более того, это я сама здесь власть!

И тогда князь решился. Он им докажет. Он покажет этой спесивой братии, как мало та стоит, сколь тонкие границы отделяют царящий внутри их сердец хладный вечный мрак от поистине предвечной всезатопляющей вселенской тьмы, что готова была разверзнуться у них на глазах, овеществляемая скромным пузырьком.

Пум!

Плотно пригнанная хрустальная пробка с непередаваемым гулким шлепком покинула горлышко склянки.

А дальше случилось то, на что князь Мирослав никак не рассчитывал. Да, раздался жуткий вой, да, заскрежетали по палисандровым половицам когти, да заклацали дробными кастаньетами челюсти, захлопали перепонки расправляемых крыльев. Им всем было не привыкать терять человеческий облик от одного только запаха коварной жидкости.

Эффект был куда драматичнее. Первой под треск разрываемой парчи бросилась вперед сама баронесса, но и присные от нее не отставали. Благородное собрание закончилось, схлопнувшись в материальную точку, на которую теперь были нацелены все их помыслы.

Зачем я вообще запирал эти дурацкие засовы, с тоской подумал князь.

Поникшие деревца своими жидкими кронами вцеплялись в клочья проползающего мимо них плотного вечернего тумана, задерживая их, свивая в плотные клубы, затягивая висельными узлами вокруг стволов, делая сырой плесневелый воздух чем-то более материальным, нежели все прочие элементы окружающего пейзажа.

Впрочем, опытному путнику все эти страшилки были нипочем, ему доподлинно было известна цена всему этому пошловатому декадансу. Здесь, на болотах, даже природные феномены были под стать хозяевам этих мокрых земель — много позерства, много былых заслуг, на слух затверженных случайными гостями и разнесенных ими по округе, но в целом, если подумать, более мирных пейзажей не представит себе даже самый изобретательный ум.

За бурлеском шипастого кустарника и всплесками болотных газов тут скрывалась от посторонних взглядов пасторальная идиллия, не тронутая следами шумной и грязной цивилизации. Да, ночная квакша на болоте может орать заправским быком, но от этого она не бывает страшна даже самому наивному слушателю, которому бы случилось ее наблюдать вживую.

Точно так же и путник, ступая по мягкой трясине, помнил лишь об одном — как бы не оступиться на шаткой болотной тине да не увязнуть. Болота гибельны лишь для тех, кто здесь остался навеки, всяким же прохожим они были не опаснее сказки на ночь.

Вот и теперь, глядя на судорожное мелькание огней в окнах-бойницах темнеющей на фоне заката тяжкой каменной массы ленного манора и слыша доносящиеся оттуда истошные крики, опытный путник разве что подивился, что ничего-то тут не меняется, одно и тоже представление каждый раз, скучный опереточный репертуар старых болотных театров.

Вот и старик-перевозчик у парома не обращал на происходящий вакханалий ни малейшего внимания.

— Крепостицу не попалят, в ажитации-то?

— Ась?

Видать, глух был на ухо.

— Я говорю, может, пожарную команду вызвать из деревни?

— Не извольте беспокоиться, человек хороший!

И безэмоционально навалился на ворот, трогая свой плот в путь.

— Да как же не беспокоиться, — путник отсыпал труженику пенькового каната пару лишних монет за перевоз и тот в ответ немного потеплел взглядом, — камень тоже поди горит, при должном-то тщании.

Перевозчик поднял глаз на манор, но надолго там не задержался.

— У них там кажную седмицу такое, ну их, дурней.

— Сам-то не местный, отец?

— Какое там местный. Но живу тут давно, поди лет сто али тыщу, — и тут же заливисто шмыгнул носом. — А тебе накой сюда надоть? Разве дело какое есть? — с сомнением поинтересовался перевозчик.

— Дело есть, — твердо кивнул в ответ путник, — к управляющему поместья с нарочным предписанием.

— А-а, — потянул старик, — ну тогда жди, пока не утихнет, поломанные стулья-т надо кому-то прибирать.