Gataca, или Проект «Феникс»

– Я начал здесь работать всего шесть лет назад, а вот доктор Филипп, который был моим предшественником, стал заведовать отделением сразу после Тернэ. Мне о Тернэ известно лишь то, что он отличный специалист. Несмотря на его разногласия с некоторыми коллегами и излишний радикализм идей, он очень много сделал для больницы. А его труды по проблемам преэклампсии не просто известны, но до нашего времени служат основой для работы во всей стране. Ваш визит как-то с этим связан?

– В общем, да. Тернэ убит.

Доктор разинул рот и откинулся на спинку кресла. Новость его ошеломила.

– Господи! А при каких обстоятельствах?

– Не стану углубляться в детали. Я приехала сюда только в связи с тем, что в этом самом родильном доме четвертого января тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года родился ребенок, которого звали Грегори Царно, причем мать от него отказалась и имя ее неизвестно. Мы знаем, что отсюда новорожденного передали в приют Реймса, где мальчик и был усыновлен в возрасте трех месяцев. Интересы следствия требуют, чтобы вы открыли мне тайну его рождения. А прежде всего – имя биологической матери Царно. Мне нужно поговорить с ней о том, как протекали роды, была ли она связана, и если да, то как, с доктором Стефаном Тернэ. Мне надо знать, насколько хорошо они были знакомы. И естественно, мне надо поговорить с ней о ее сыне.

Доктор явно был в затруднении. Он достал из кармана нож для разрезания бумаги и принялся вертеть его в руках.

– Анонимность в таких случаях, как вам должно быть известно, строго защищена французским законодательством. Только сам ребенок, рожденный при подобных обстоятельствах, имеет право, достигнув совершеннолетия, ходатайствовать в суде о том, чтобы ему открыли тайну. И только ему, если ходатайство удовлетворено, дают доступ к запечатанному в свое время самой его матерью конверту, где могут содержаться сведения о ее имени, фамилии, об отце ребенка, о предках, о причинах, по которым она решила ребенка оставить, словом, все, что она хотела бы о себе сообщить. Иногда конверты оказываются пустыми – это значит, что мать решила не оставлять никаких следов, чтобы ее нельзя было найти. Должен сказать, так чаще всего и бывает. Но должен сказать и другое: поймите, я не могу дать вам конверт без бумаги, подписанной следователем, в которой было бы указано, для каких нужд это требуется.

Он говорил четко, глядя прямо в глаза Люси, тон был назидательный, и чувствовалось, что этот человек больше всего на свете почитает порядок и никогда не пойдет против правил. Люси, кивая после каждой фразы доктора, твердо выдержала его взгляд. Она знала, что должна его переубедить, если не хочет вернуться домой несолоно хлебавши.

– Я уже сделала запрос и заверяю вас, что вы получите такую бумагу в течение двух-трех дней. Следователи завалены работой, а вы не хуже меня знаете, как все всегда задерживается из-за чисто бюрократических проволочек. А мы, полицейские, работающие «на земле», должны торопиться, потому что чем дольше идет следствие, тем больше жизней под угрозой, тем больше людей страдает. Вам же это понятно…

– Да, конечно, я вас прекрасно понимаю, но меня…

Люси выложила перед ним фотографии, и он умолк на полуслове.

– Вы хотели знать, при каких обстоятельствах погиб Стефан Тернэ? Вот, пожалуйста, смотрите.

Доктор с ужасом уставился на них.

– Боже, боже, как можно совершить такое…

– Больные люди попадаются везде. Палач заставил свою жертву мучиться долгие часы, прижигая ему кожу и всячески его терзая. Что же до Грегори Царно, этот несчастный ребенок, родившийся от матери, не открывшей своего имени, на прошлой неделе собственными руками разорвал себе горло в тюремной камере. А знаете, почему он оказался в заключении?

– Не знаю.

– Он нанес шестнадцать ударов ножом восьмилетней девочке, а убив ее, сжег тело в лесу. Эта девочка – моя дочь.

Акушер опустил глаза, отложил снимки и ни слова не ответил. Люси, сообщившая ему столько кошмарных подробностей, чувствовала себя обескураженной. Наконец доктор бросил беглый взгляд на стоявшую рядом с компьютером фотографию сына и выдавил:

– Я… я искренне соболезную…

– Мне нужны от вас не соболезнования, а помощь. Единственный человек, который имел право открыть этот злополучный конверт, умер в тюремной камере. Убийца, может быть, еще похуже Царно, где-то скрывается. Мы идем по его следу, доктор, мы охотимся за ним, и мы не можем позволить себе остановок из-за бумажки. Поэтому прошу вас в последний раз: покажите мне конверт.

Блотовски еще несколько секунд поколебался, потом снял трубку.

– Я иду в архив, – сухо объявил он невидимому собеседнику, сунул нож для разрезания бумаги обратно в карман халата и встал.

– Пойдемте. Это в подвале.

Люси со вздохом облегчения быстро сложила фотографии и поспешила за ним. В лифте Блотовски вставил ключ в скважину, и они, спустившись прямо в подвал, вышли в узкий коридорчик, где горели лампы дневного света. Вдоль черных стен шли толстые трубы. Шумел вентилятор. Все вместе было похоже на машинное отделение корабля.