Гавайи: Миссионеры

– Гавайские острова будут жить по этим законам, по скольку они являются волей Господа нашего!

Убежденная, Малама переключилась на другие дела, но вскоре снова спросила Эбнера:

– Так что же произойдет сегодня ночью?

– Вас, Малама, они беспокоить не будут. Возможно, они попробуют поджечь мой дом, как и обещали. Можно Иеруше и детям пока что остаться в вашем доме?

– Конечно, и тебе тоже.

– Я буду у себя, – просто ответил на это предложение миссионер. Глядя вслед этому маленькому прихрамывающему "миканеле", Малама ещё раз осознала, как сильно и искренне полюбила его.

* * *

В ту ночь улицы Лахайны представляли собой арену настоящего безумия. Едва начало смеркаться, как один из пьяных капитанов и Мэрфи привели к форту целую толпу матросов. Стоило засевшим внутри полицейским протрубить в раковины – это, вместо предупреждения, оказало на буянов совсем противоположное действие: по всему поселку они принялись хватать попадавшихся им стражей порядка и швырять их в залив. Затем толпа вновь двинулась к заведению Мэрфи, где под музыку и одобрительные вопли собравшихся танцевали три обнаженных дочери Пупали. По рукам ходили бутылки, а пьяные матросы кричали:

– Хлебайте досыта! Ведь когда эта выпивка закончится, миссионер не разрешит продать здесь ни капли!

Этот призыв, повторяющийся раз за разом, настолько разъярил толпу, что кто-то предложил:

– Давайте раз и навсегда разделаемся с этим мелким засранцем!

Они бросились на улицу и направились уже к дому Эбнера, когда кто-то в толпе выдвинул более интересное предложение:

– Зачем с ним связываться? Лучше сожжем его дурацкую травяную церковь!

Четверо из толпы вооружились факелами и, подбежав к церкви, закинули их на крышу. Вскоре ночной бриз раздул пламя, и оно охватило все строение.

Однако этот огромный маяк, вспыхнувший в ночи, вызвал последствия, которых матросы никак не ожидали. Люди, вложившие свой труд и душу в постройку церкви и полюбившие её всем сердцем, как символ их города, бросились спасать творение своих рук. Вскоре все свободное пространство вокруг церкви было заполнено лоснящимися телами мужчин и женщин, пытающихся сбить огонь со стен. Поливая их водой, гася пламя ветками, а то и собственными ладонями, эти люди своими отчаянными усилиями отстояли почти половину строения. Моряки, потрясенные отвагой невежественных язычников, предпочли отойти подальше и молча наблюдали за происходящим.

Но когда островитяне увидели, во что превратилась их церковь, то место, где произносились слова надежды и утешения, их охватила настоящая истерия. Кто-то прокричал:

– Всех моряков – немедленно в тюрьму!

Жители Лахайны ответили единодушным грозным ревом, и по всему острову развернулась настоящая охота на людей.

Двое-трое крупных гавайцев набрасывались на первого встречного моряка, буквально сминали его и оставляли под охраной одной из самых толстых женщин. Та садилась на беднягу сверху и время от времени била его по голове чем-нибудь тяжелым, чтобы тот не мог прийти в себя. А мужчины тем временем отправлялись за следующей жертвой. Будь то боцман, капитан или матрос – со всеми поступали одинаково, а тому, кто пытался оказывать сопротивление, зачастую ломали руки или челюсти. Когда народное волнение улеглось, Келоло отрядил регулярные полицейские силы острова на поиски тел, чтобы оттащить их в недавно отстроенную тюрьму. Затем, с тонкой прозорливостью опытного политика, он выбрал из числа американцев капитанов кораблей и обратился к каждому со следующими словами:

– Капитани, моя не думала, что ты окажешься среди матрос. Было темно, и поэтому всем бум-бум. Моя позаботится о тебе.

Он отводил их в заведение Мэрфи, подносил каждому по стаканчику и с удовольствием наблюдал, как те пили, морщась от боли в разбитых губах.

Когда на следующий вечер раковины протрубили условный сигнал, многие матросы предпочли погрузиться в шлюпки и убраться на корабли. Тех же, кто рискнул остаться, гавайцы гоняли до утра по всему острову с твердым намерением хорошенько избить. Некоторых полицейские сумели вырвать из рук разъяренной толпы, и в результате тюрьма в форте к утру снова заполнилась. На третью ночь загулявшие позже сигнала моряки сами бросались на поиски полицейских. Они предпочитали сдаться властям и провести ночь в тюрьме, чем выступать в роли дичи. На четвертую ночь порядок в Лахайне был восстановлен. Полиция Келоло полностью овладела ситуацией.

Потом, по предложению Келоло, Малама собрала всех капитанов китобойных судов в своем дворце, где было приготовлено богатое угощение. С теплотой и сочувствием она приветствовала каждого разукрашенного синяками и ссадинами шкипера, выражая при этом сожаление по поводу грубого поведения своих подданных. После пира, сдобренного некоторым количеством виски, она обратилась к гостям: