Гавана

Потом Свэггер немного прогулялся, забрал выстиранную и выглаженную одежду, переставшую казаться новой, вернулся в отель, выложил купленное, извлек из футляра винтовку, несколько раз вставил и вынул обойму, щелкнул затвором, проверил прицел, протер линзы замшей и попытался расслабиться.

Это оказалось невозможно.

Тогда он позвонил в Америку, Джун: время было подходящее, а он чувствовал неуверенность и не мог обрести покой. Что-то внутри было не так, словно он подхватил грипп, но не хотел идти в лазарет. Очень похоже…

Наконец трубку сняли.

– Алло? – ответил скучающий мальчишеский голос.

– Бобби? Бобби, это папа!

– Папа? Привет, па! – тут же оживился сын.

И Эрл поговорил с ним. Это оказалось нелегко. Иногда он с трудом находил нужные слова.

– Ну, как ты?

– Нормально, папа. Видел оленей. Их в лесу до фига.

– Осенью ты получишь одного из них. Можешь не сомневаться.

– Да, сэр. Папа, ты не рассердился за то, что я не застрелил его весной?

Эрлу стало ясно, что мальчик связывает воедино два разных события: свою неспособность выстрелить в оленя и немедленное исчезновение отца.

– Ничуть. Нет, не рассердился. Ты будешь молодцом, малыш. Осенью ты завалишь его – конечно, если захочешь… А мама дома?

– Нет, сэр. Ушла в церковь.

– Передай, что я скучаю по ней. И по тебе тоже. Боб Ли, папа тебя очень любит. Ты знаешь это, правда?

Он сказал это мальчику впервые в жизни.

– Да, сэр.

– Думаю, скоро все закончится, и я вернусь домой. Привезу тебе хороший подарок, вот увидишь. И все будет по-прежнему. Я больше никогда никуда не уеду, о'кей?

– О'кей.

– Скажи маме, что я звонил.

– Да, сэр.

– Ну, пока.

– Пока.

Эрл положил трубку, чувствуя себя так, словно провалил экзамен. Собирался сказать многое. А не сказал ничего.

О боже, ему требовалось выпить. Всего одну порцию джина со льдом, разбавленного тоником, практически одну содовую с капелькой алкоголя. Но это привело бы его прямиком в ад, откуда нет возврата.

Вместо этого он подошел к окну и полюбовался на карнавал. А полюбоваться было чем: музыка звучала повсюду, а там, где была музыка, были и толпы. Площадь, освещенная газовыми фонарями, была полна; лоточники торговали всевозможными напитками; внизу волновался целый океан человеческих страстей и желаний. Все это напоминало огромный парад.

Эрл не мог отделить себя от этого океана. Он не был убийцей. Не был тем единственным человеком, которому судьба определила поймать в перекрестье другое живое существо и нажать на спусковой крючок. Это не имело ничего общего с боем. Он убивал, много убивал, но только вооруженных людей, пытавшихся убить его или его друзей. Он никогда не расстреливал пленных, не добивал раненых японцев. Просто стрелял в тех, кто мог причинить вред ему и его солдатам, вот и все.

А сейчас?

«Кто я такой? О боже, кем я стал? Кому я служу? Ради чего я должен совершить это убийство? Ради удобного дома в Вашингтоне, нарядной одежды для жены, хорошей школы и возможности дать сыну высшее образование?»

Ответов у него не было, а вопросы причиняли боль. Он решил сходить в ресторан, пообедать и пораньше лечь спать.

Веранда «Каса Гранде», откуда открывался вид на парк, была переполнена. Несколько групп, праздновавших карнавал порознь, внезапно объединились в одну. По залу бродили два-три квинтета, исполнявших мамбо; все курили, все отбивали ритм, все приплясывали. Все столики были заняты. Эрл устремился к бару, как всегда, желая получить удовольствие от праздника и близости симпатичных, хотя и незнакомых людей, но при этом не пить и сдерживаться. Проскользнул между танцующими, нашел относительно спокойное место в дальнем углу веранды и опустился на табуретку.

– Сеньор?

– Мохито. Только вместо рома добавьте туда «кока-колу». О'кей?

– Конечно, сеньор.

Заказ был выполнен без промедления. Вскоре Эрл сидел, потягивал напиток и смотрел на площадь, где ключом била жизнь. Всюду курился дымок, бар был ярко освещен, музыка то стихала, то вновь становилась громче.

Свэггер выкурил сигару, выпил еще один безалкогольный коктейль и внезапно подумал: что было бы, если бы он привез сюда Джун и сына? Получили бы они удовольствие от этого зрелища? Едва ли. Просидев так час с лишним, он решил, что времени прошло достаточно и можно лечь спать.

И тут Эрл увидел, что кто-то машет ему рукой. Все сидевшие за столиком были американцами и смотрели на него с одинаковым восхищением и обожанием. Женщина встала, и Эрл сразу узнал ее: Джин-Мари Огастин, филиппинка! На ней было нарядное платье с глубоким вырезом, оставлявшее обнаженными гладкие плечи цвета красного дерева, ложбинку между грудями, тугие бедра и стройные голени; босоножки на высоких каблуках не скрывали ноготков, выкрашенных красным лаком. В волосах красавицы был цветок. Когда она подошла, Эрл ощутил влечение, опьяняющий запах сладких духов и с чувством, близким к панике, подумал, что нужно как можно скорее убираться отсюда.

– Привет, – сказала она.

– Привет. А я думал, вы гаванская птичка.

– Так и есть. Но карнавал есть карнавал. На него стоит посмотреть. Это лучшее шоу в мире.

– Ничего не скажешь, здесь умеют веселиться.