Гавана

Мулат повторял песню раз за разом, присоединяя к ней новые строчки. Когда он закончил, на глазах большинства мужчин блестели слезы. Песня трогала их до глубины чувствительной кубинской души.

Здесь не было радикальных студентов или интеллектуалов, представителей элиты или авангарда. Большинство составляли рабочие, батраки, помощники продавцов. К ним присоединились часовщик, учитель, таксист, врач, дантист, продавец книжного магазина, трубочист, три плотника, мясник, продавец устриц и санитар.

Они пришли не из-за Кастро, а из-за любви к Кубе. Эта любовь была искренней. Он был лишь инструментом, позволившим реализовать эту любовь. Он давал возможность воплотить их стремления в жизнь, предлагая спорные теории и планы, которым недоставало настоящей силы. Но его планы их не интересовали. У него вообще могло не быть никаких планов. Просто он предложил себя в вожди и благодаря своей репутации сплотил их. Они не знали своего предводителя, им не было до него дела, и все же он сумел подготовить это событие за месяц с небольшим.

Проведя тысячу вечеров в кофейнях и за шахматной доской, он наконец понял, к кому следует обратиться, и начал звонить по телефону (спасибо вам, мистер президент, за замечательную кубинскую телефонную систему, лучшую на всех островах Карибского моря) с фермы у города Артемиса, расположенного в десяти милях к востоку от Сантьяго, на равнине, которая отделяла горы от моря. Он звонил тем, кого знал и кому доверял; они в свою очередь звонили людям, которых знали и которым доверяли, а те… и так далее, и тому подобное. Здесь собралось около восьмидесяти человек в поношенной военной форме, со старым оружием, среди которого были несколько американских винтовок М-1 и карабинов, один кавалерийский «винчестер» сорок четвертого калибра. Но большинство были вооружены винтовками двадцать второго калибра и старыми двустволками для охоты на оленя. Они последовали за ним, потому что никого другого не было. Что бы ни говорили об этом парне, храбрости и силы духа ему было не занимать.

– Товарищи, – воскликнул он, – вы – современные крестоносцы! Такая ночь, как сегодня, бывает только раз в жизни. Либо мы умрем, либо победим. Но мы не уйдем без последнего и решительного боя. Товарищи, братья, да здравствует свобода! Да здравствует Куба!

В такие моменты он преображался. Возможно, лучшим даром этого человека была способность подыскать простые, доходчивые слова, которые брали людей за душу, после чего они становились рабами собственных чувств. Они подняли винтовки и издали боевой клич при свете костров, разожженных на скотном дворе. Больше говорить было не о чем. Люди пошли к своим разбитым машинам (двадцати шести старым развалинам, едва слушавшимся руля), сели в них по четверо-шестеро и поехали вперед.

Он был во второй машине. Сидел за рулем. Все молчали, но кое-кто из мужчин курил. Караван, неукоснительно соблюдая правила движения, проехал по пыльным дорогам, спустился с холма, добрался до окраины второго по численности города Кубы и по улице Викториано Гарсона устремился к авеню Монкада и к будущему, что бы оно ни сулило.

Кастро боялся, что водитель первой машины заблудится. Боялся, что машины утратят контакт друг с другом, потеряются, и тогда все пойдет насмарку. Боялся оказаться трусом. Боялся, что все пойдет не так, как намечено, что он попадет в плен и легендарный Ojoc Bellos, которого все знали и боялись, вырежет ему глаза и заставит петь песню поражения, капитуляции и предательства. Боялся умереть в безвестности – тогда все его мечты, все его планы, надежды на завоевание власти и перемены канут в вечность.

Улицы были тихими и сонными, но все же не такими безлюдными, как ему представлялось. «Сегодня все будут пить и спать с новыми партнерами», – думал он. Поразительно, сколько народу. То и дело кто-то замечал странный парад старых побитых машин, с грохотом ехавших по улицам, останавливался и смотрел вслед с открытым ртом, гадая, что вы это значило. Но никто не поднимал ни тревоги, ни шума. Если кто-то и догадался, что эта кавалькада является подтверждением давно ходивших в городе слухов, то предупредить никого не успел.

Машины мчались, как ветер.