Гаврош, или Поэты не пьют американо

В этот момент она дернулась и случайно двинула локтем лежащий на краю стола нож. Он чуть сдвинулся, центр тяжести пришелся на грань стола. Нож качался и тяжелая металлическая ручка двигалась вверх-вниз, будто задумавшись, остаться тут, на ровной и привычной поверхности или продолжить движение, теперь уже вниз, навстречу полу, в который можно вонзиться, если повезет. Поразмышляв так, секунд десять, нож все-таки сорвался. Я не знаю, что это было. Она начала читать Брэдбери, а нож еще только соскальзывал. Он должен сорваться максимум за секунду. Но она успела прочитать четверостишие. Ведь порой сидишь дома и смотришь телевизор. Просто смотришь телевизор и знаешь, что время течет медленно, как клей «Момент», выдавливаемый из тюбика. Ты просмотрел 3 фильма и новости. Причем 2 фильма, любимых с детства. Прошло 7 часов. Но тягучее время ничего не дало тебе, ровно ничего. Ты остался точно таким же. Оно было настолько тягучим, что ты не мог рукой пошевелить, настолько это было тяжело. А с Гаврошем все не так. Все по-другому. Нож падал, а она читала. Нож сделал в воздухе 3 оборота, он крутился очень медленно, будто в фильме с замедленной съемкой. Лезвие то неслось к полу, то менялось с ручкой местами, смотря в потолок и с каждой долей секунды отдаляясь от него. За каждые пол-оборота она успевала прочесть четверостишие. Мне кажется, что было слышно свист рассекаемого воздуха. Мир был легким, очень легким. И даже нож не торопился, он явно хотел продлить мгновение полета, стремясь прибыть не слишком быстро, а задержаться в этой почти что невесомости. Нож не был ножом, нож был змеем воздушным, парящим на волнах. А время, время лишь воздух, оно вмещало в себя настолько много всего… Все было здесь, все дела сделаны, и все планы осуществлены прямо сейчас. Прошлое настигло будущее, а потому спешить было некуда и некому, даже ножу, и он мог позволить себе плавное движение из сейчас в сейчас, приближаясь от себя прошлого к себе будущему, невзирая на обстоятельства.

Конец войны пришелся на ноябрь.
Дешевая гостиница. Шезлонги.
Дождь как у брэдбери. Распятые зонты.
И – не поверишь – мерзнут перепонки.

Я здесь два дня. Решительно один.

Терзаюсь от капризов носоглотки.
Лечиться не в привычке. Всё само.
Нет ничего прекрасней русской водки.

Берлин как и тогда. Кирпич в кирпич.

Хожу до ресторана и обратно.
И девочки плющами вьют углы.
Готовые за марки и бесплатно.

Я не могу ни с кем. Прошло 6 лет.

Измену чувствуешь уже в прихожей.
Я знал их всех в лицо. Я шёл в кино
И спал как в плащ-палатке макинтоше.

Я был как мальчик. Я такой сейчас.

Нелепый для неё с момента встречи.
Европа постарела и гниёт
И равнодушна к винегрету речи.

Он приземлился, отскочив от пола и сделав еще один кульбит вокруг своей оси. Потом упал, и лежа, продолжал несколько секунд звенеть, растрачивая остатки энергии.

Я отпустил её. Не знаю сам зачем.
Она была одна такая.
Со мной с тех пор всё было. Всё прошло.
Я струсил.
Каюсь, каюсь, каюсь, каюсь.

Мы сидели молча, даже официант боялся шелохнуться. Сидели мы так минут двадцать. Пока завалившиеся посетители не разрушили хрупкое очарование неповторимого мгновенья.

Тогда-то мой внутренний физик и проиграл окончательно лирику вековую битву.

Басё

Между Поэтами существует вневременная духовная нить.

Я встречал его часто, гораздо чаще, чем он меня. Я-то был зритель, а он брал стадионы от Калининграда до Камчатки.