Газета День Литературы # 132 (2007 8)

Если есть угроза для возрождающегося православия, то её мы видим в массовом внешнем обращении элит, когда чиновничество, прозревшее по необходимости, согласно указам и планам, начнет мастерить отечественную квази-Византию, выхолащивая и обезображивая традицию в пафосных речах о ней. Христианство Кожинова и Аверинцева можно счесть философским, историософским или филологическим, но в нем есть необходимая свобода, способная предупредить о новом взрыве православия, причем, на этот раз, взрывать будут отнюдь не те лица, для которых характерна атеистическая риторика. "Весьма большой вопрос – что христианству больше на пользу: его внешние успехи или внешние поражения?" – спрашивал С.С. Аверинцев в работе "Христианство в истории европейской культуры". "Надо удивиться фактам нашей веры. (...) Христианству противопоказано, чтобы к нему привыкали", - читаем там же.

Последние книги Вадима Кожинова не только об истории России, но и о том, почему христианство испытывает кризис и приближается к гибели. Подлинного Возрождения России и её религиозной культуры в последних событиях нашей истории Кожинов не видел. Более того, он считал, что вера перестала быть органичным пространством жизни, стала объектом для внешнего восхищения или изучения: "Основная же масса нынешних людей, так или иначе обращающихся к Православию, оказывается на своего рода безвыходном распутье: они уже привыкли к критическому "анализу своего сознания, но для решения на высшем уровне вопроса о бытии Бога и, тем более, о бессмертии их собственных душ у них нет ни особенного дара, ни высшей развитости разума. (...) Исходя их этого, едва ли можно полагать, что Православие и всё неразрывно с ним связанное – в том числе идея истинной монархии – способно возродиться и стать основной опорой бытия страны", – писал Вадим Валерьянович в предисловии к первой части книги "Россия. XX век". Кожинов цитирует Леонтьева: "В прогресс верить надо, но не как в улучшение непременное, а только как в новое перерождение тягостей жизни, в новые виды страданий и стеснений... Правильная вера в прогресс должна быть пессимистическая, а не благодушная, всё ожидающая какой-то весны". И тут же комментирует: "Мне представляется, что речь должна идти всё же не о "пессимизме", а о беспристрастной объективности". Эта "беспристрастная объективность" в трудах Вадима Кожинова синонимична трагическому мироощущению: "Подлинная трагедия (как в истории, так и в искусстве) есть смертельное противоборство таких сил, каждая из которых по-своему виновна (в данном случае речь идёт о глубоком понятии "трагическая вина) и по-своему права". Речь идет не о поиске врагов. Автор исследует механизм катастрофы, её логику, показывая, как внешние силы, естественно заинтересованные в гибели чуждой им империи, всегда используют внутреннюю готовность к поражению, согласие на тот кризис духа, который и стал основой национальной трагедии в XX веке.

Сергей Аверинцев не встречается с трагедией как управляющей сознанием формой. Причина, на наш взгляд, в следующем. Кожинов прежде всего видит страдающий, разрываемый на части мир – разрываемый внутренними конфликтами. В страданиях утешает Христос, но он спасает душу, а не историческое бытие. Для Аверинцева на первом плане не мир, не Россия, уходящая от Православия и возвращающаяся к нему, а Богочеловек Иисус Христос. Он был распят, его смерть на кресте повторяется на ежедневной литургии, но воскресение, победа над смертью, одоление зла – исход, который очевиден.

Кожинов видит распятие не только в церковных пределах, в стройном порядке богослужения, но и в истории, в событиях, далеких от религиозной предсказуемости храмового действа. А в истории страдание всегда заметнее преображения. Аверинцев сосредоточен на неизбежной победе над злом, ибо оно лишь "оскудение добра". Наверное, его филологическое богословие – под знаком Пасхи. Кожинову ближе муки Страстной недели – причем, муки без уверенности в воскресении, потому что для воскресения нужно приложить очень много усилий, его нужно заслужить пониманием и действием – и отдельной личности, и всего народа. Сергей Аверинцев неоднократно писал о ветхозаветной "Книге Иова", но в его творчестве нет драмы, захватившей этого праведника и заставившей его перейти к "роковым вопросам", приближающим Бога. Страдалец Иов, дерзнувший вопрошать о несовершенстве видимого мира, ближе, как нам кажется, Вадиму Кожинову. В его работах часто появляется трагический человек, страдающий в истории. Аверинцев чаще видит спасающуюся душу, которая совершает исход из истории.