Газета День Литературы # 145 (2008 9)

Во время всего слушания подсудимая ни разу не поднимала головы, не сняла платок, лица её я так и не увидел. Отвечала суду едва слышно – у неё что-то произошло с горлом. В такие минуты зал начинал неистовствовать. Особенно бушевали женщины.

– Убивать дитё не побоялась, а здесь отвечать сил нет!

– Пусть громче говорит!

Судье – высокому лысому мужчине со скучным невыразительным лицом то и дело приходилось наводить порядок.

– Прекратите! – В какой-то момент он вынужден был подняться, зычно предупредить: – Иначе всех удалю из зала, будем слушать при закрытых дверях!

– Тише! – раздались голоса. – А то выведут. Ничего не услышим.

Судебное следствие длилось недолго: допрос двух-трёх свидетелей, обнаруживших крохотный трупик, медсестры здравпункта. Ещё несколько минут ушло на чтение судебно-медицинского освидетельствования подсудимой и по настоянию обвинителя её производственной характеристики. Прогулы, низкая производительность…

Быстро перешли к прению сторон. Слово для поддержания обвинения судья передал помощнику прокурора.

– А в это время мать… Язык не поворачивается называть это чудовище матерью… – Коля облизал губы. Это был звёздный его час. Он слегка пришепётывал, но сейчас этот недостаток был совсем незаметен. Голос звенел.

Мы с ним знали друг друга. Бывало вместе ходили на танцы. Как и я, он приехал после института по распределению. Жил на квартире, долгими вечерами болтался без дела, ни к чему не прикипал. Никогда я не видел его читающим. Выступать в суде ему нравилось. Вскоре, кстати, он был избран народным судьей.

От описания убийства Ахмедов непосредственно перешёл к наказанию:

– Прошу определить подсудимой максимальное за детоубийство…

Зал замер. Из-за этой самой минуты многие и пришли в клуб и втайне ждали, когда прозвучат отрезвляющие беспощадные слова "высшая мера социальной защиты" и "расстрел"...

– Восемь лет заключения в исправительно-трудовые ла…

Шум заглушил последние слова.

– За хищение дают до двадцати пяти!.. Человеческая жизнь, выходит, дешевле!

– Замазали!

– Тихо! – рыкнул судья. – Слово для произнесения защитительной речи имеет адвокат…

– Ещё и адвокат!

В зале началась полная обструкция.

Угроза немедленно очистить зал на этот раз не возымела действия. После речи помощника прокурора стало ясно, что с настоящим правосудием, каким оно виделось на лесоучастке, происходящее имеет мало общего.

Шум продолжался несколько минут, пока судья не оштрафовал кого-то – первого, попавшегося ему на глаза.

Я начал говорить, когда страсти в зале ещё не улеглись.

Я был молод. Работа адвоката была мне западло. Это был год, предшествовавший смерти Сталина, и евреев, заканчивавших судебно-следственный факультет на следствие не брали. Мне предстояло отработать положенные после института три года и вернуться в Москву. Поэтому я не думал о клиентуре, об адвокатском реноме. Мои коллеги с радостью передавали мне все непопулярные, необеспеченные гонораром дела. Как это.

– Ты подготовься, – сказал мне судья накануне. – Начальник МГБ звонил. Народ на разъезде настроен серьёзно. Глядишь – и нас побьют вместе с твоей подзащитной…

– Жестокое страшное преступление совершила моя подзащитная… – начал я. – Очень тяжёлое и непростительное. Я понимаю гнев тех людей, пришедших на судебное заседание…

Зал притих... Обличительных слов от адвоката никто не ждал. Полагали, что обвинитель и защитник обязаны высказывать полярные суждения. Если Ахмедов рисовал жестокие картины убийства, то я просто обязан был раскрасить их в мягкие пастельные тона.

– Мать, девять месяцев носившая плод в своём чреве, всегда и везде встанет на защиту своего ребёнка! Ни одна мать не пожертвует своим детёнышем… Оглянитесь на мир!.. Таков закон естества, закон природы…

Зал постепенно прислушался к моим аргументам. И я чуть изменил предмет доказывания.

– Вот поэтому я никогда не поверю, что мать может легко решиться на убийство своего ребёнка. К этому страшному преступлению её может подтолкнуть только одно – цепь тяжёлых неблагоприятных обстоятельств, которые вам и предстоит исследовать, когда вы останетесь наедине в совещательной комнате….

Маленькая фигурка у сцены сжалась ещё больше. Но и подсудимая уже чувствовала меняющееся отношение к ней зала.

Несчастная была сиротой, воспитывавшейся в детском доме небольшого провинциального города. Не Киржач ли? Не помню. В мир вошла без наставника. Без профессии. Рано стала матерью одиночкой. Скиталась с ребёнком по общежитиям. Несколько раз теряла работу. По оргнабору завербовалась в Шегшемский леспромхоз. Ребёнок часто болел, приходилось сидеть с ним. Отсюда прогулы. Ясли то и дело закрывались. В иные месяцы заработок её составлял сущие гроши. А тут – вторая беременность, отец будущего ребенка её бросил, завербовался в другой леспромхоз. Всё одно к одному. Закон, запрещающий аборты. Болезнь. Роды…

– О наказании… Многих ли соблазнит судьба подсудимой, если вы освободите её из-под стражи прямо здесь, в зале суда? Найдётся ли кто-нибудь, кто, прельстившись безнаказанностью, решится убить своего ребёнка…