Газета День Литературы # 93 (2004 5)

Андрей ТУРГЕНЕВ. Месяц Аркашон.— СПб.: Амфора, серия "Новая волна", 2004, 302 с., 3000 экз.

В 1990 году на конференции "Постмодернизм и мы", проведенной Литературным институтом, мало кому еще ведомый уральский самородок Вячеслав Курицын, слегка стесняясь первого выхода "в большой свет", сделал яркий и сразу запомнившийся доклад о родстве современного постмодерна с первобытным искусством. Как нередко случается в подобных ситуациях, самородок сразу оказался в опытных руках ювелиров... Где-то подрезали, где-то, наоборот, прирастили — огранили, в общем, до полной неузнаваемости.

В 2002 году, 12 лет спустя, его появление на публичном обсуждении романа Александра Проханова "Господин Гексоген" вызывало уже следующие комментарии: "Курицын пришел, а он просто так никуда не ходит". То есть репутация уже установилась, и жизнь — удалась.

Однако, судя по всему, существует не только "память металла", но и "память кристалла". Уже авторитетный критик "новой русской литературы" решил на время сам "стать водой" и написал свой "Месяц в деревне" (отсюда, видимо, и псевдоним). Деревню для этого отыскал, понятно, в "Европке" (говоря словами одного из персонажей "Аркашона") и задумал, в качестве бриллианта чистой воды, произвести гамбургский расчет со всеми ювелирами мира, вместе взятыми.

Для чего с разными вкусными частностями (например: туристы и устрицы — близкие по смыслу слова) описал полный трах-тарарах в рамках шенгенской богемы, сексуально сливающейся с элитой. И в меру понимания оной богемы, разумеется. Под этот разнообразный трах-тарарах вскользь высказано несколько важных для автора и, видимо, выстраданных им самим мыслей: вроде того, что мировая элита едина, однако находится на пороге больших перемен, когда "мембрионы" (тоже вкусный транслингвистический синтез слов member в смысле "член общества" и "эмбрион) "золотого миллиарда" будут безжалостно выкинуты этой самой элитой на сквозняки мира, несмотря на то, что они "свои" и вот уже сотни лет жили рядом в "нижнем городе". Поэтому в преддверии подобных больших перемен, в этот случающийся раз в столетие месяц амикошон, шанс выбраться "наверх" получают разные особо одаренные особи из нижнего мира с безотказным членом и прочими нужными талантами. Как это, собственно, и происходит с главным героем [романа] (так, в скобках квадратных, обозначена жанровая принадлежность издательством "Амфора"): жиголо и танцором.

"Всех делов,— повторяет Алька,— не замыкаться. Не бояться выйти за пределы. Вот так". Финальная мудрость из сферы занимательной геометрии. Хэппи энд. 10 баллов в шорт-лист. Оно и ясно: критик критику — как ворон ворону, а не как человек человеку...

Но что касается пародийной сцены кульминации-развязки в пещере со стрельбой, рвотой и прочими профессиональными фокусами; что касается следующих суперэлитных сентенций: "А ты забудь... о человеке. Недолго ему осталось, человеку. Пора репетировать исчезновение. Создавать общие семьи с животными, прививать себе гены растений, вводить в кровь порошок минералов",— это, всё, конечно, от страха быть собой, от невозможности исполнения заветного желания: восстановиться в своем прежнем, самородном, богоподобном состоянии. И ни месяц, ни год, ни сто лет амикошонства с "мировой элитой" (которая, заметим, по природе своей вовсе не элита, а всплывшая наверх и застывшая буржуазия) здесь не помогут.

Минералы, говоришь...

НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ

Александр ТРАПЕЗНИКОВ. Царские врата.— М.: Андреевский флаг, серия "Русская современная проза", 2003, 336 с., 10000 экз.

Ни роман Александра Трапезникова "Царские врата", ни повесть "И дам ему звезду утреннюю", в отличие от всех других книг нынешнего обзора, в списки "Национального бестселлера" 2004 года не входили. Это ни хорошо, ни плохо — просто такова реальность нынешнего литературного процесса: далеко не всё, достойное внимания, замечается.

"Хитрость строит, и у нее успех, всё ей удается, но вдруг бывает что-то незначительное — и всё построенное ею здание разлетается. Правда всегда испытывает затруднения, строить ей очень трудно, но когда окончится строительство, все вдруг увидят, как это прочно. В этом мире много правд и много неправд. Но все правды и все неправды этого мира — полуправда и полуложь, и они не отражают сущности. Есть одна правда — правда Божия, и она единственно спасительная".

Проза Александра Трапезникова тоже строится трудно, но стремления к правде Божией у нее не отнимешь. И если в малых формах — рассказа, например,— писателю, складывается такое впечатление, порой тесновато, то на пространстве повести или романа он чувствует себя почти как рыба в воде. Хватает и кислорода для дыхания, и самого дыхания, и сил для игры даже...