Газета "Своими Именами" №1-2 от 01.01.2013

На телевизионном обсуждении «Штрафбата» его расхваливали, конечно, Швыдкой, тогда министр путинской культуры, малограмотный полковник Шаравин, и сами творцы – Володарский и Досталь. Для понимания уровня и этих похвал, и самих хвалебщиков стоит упомянуть хотя бы одну фразу Швыдкого, тоже недоумевавшего, почему «вдруг под Москвой»: «Мы точно (!) знали (!!), что в армии воевали только (!!!) кристально честные, чистые, благородные люди». Даже не думали или считали, а «знали» и не как-нибудь, а - «точно»! А не слишком кристальных, хоть чем-то замаранных и не совсем благородных выбраковывали. Швыдкой был одновременно членом трех творческих Союзов – писателей, журналистов и театральных деятелей. Да неужели в одном из этих Союзов ему втемяшили, что Красная Ария целиком состояла из белокрылых ангелов? Или сам дошел своим пронзительным умом? Конечно, сам. Господи, и вот такого олуха Путин назначил министром своей культурки...

Если бы Швыдкой не увильнул от армии, а послужил, то знал бы, что армия - это часть народа, а во время войны брали в армию не по «Житиям святых» и не по «Кодексу строителя коммунизма», которого тогда и не было, а только по двум данным: возраст и здоровье. А на свете нет ни одного народа из ангелов.

Конечно, в большинстве своём на фронте, как и во всей стране, были честные труженики, достойные граждане отечества, но всякий, даже член трёх Союзов и любой путинский министр, должен понимать, что на войне встречались люди и трусливые, и недобросовестные, и лживые, и вороватые. И никто этого не скрывал, об этом и говорили и писали как во время войны, так и после: например, А. Довженко – в очерке «Отступник», Ю. Бондарев – в романе «Берег», В. Распутин – в повести «Живи и помни»... На мою долю летом 44-го года выпало как дежурному по роте перед строем срезать погоны у старшины Ильина, которого отправляли в штрафную роту. Хороший вояка, жалко было, но - проворовался...

Да, встречались на фронте недостойные люди, но другое дело, что наша цель в Великой Отечественной войне была поистине кристально честной, высокой и благородной – разбить фашизм, освободить родину и другие народы Европы от гнета и спасти от истребления. Но ныне нам говорят пивоваровы разных габаритов, масштабов и мастей, но единого одноклеточного склада ума: нет, в годовщину Победы полюбуйтесь на трусов, ворюг, дезертиров, насильников...

Это очень давняя тенденция – изображать и события и человека с изнанки, с самой тёмной стороны, в предельной низости. Некоторые особенно бесстыжие сочинители в этом прямо признаются. Так, Солженицын писал: «Я в зло верю легче, охотней, чем в добро. Жизнь, как луну, всегда вижу с одной стороны». Мысль понятна, но выражена несуразно: Луну мы видим с освещенной стороны, а он имеет в виду, что видит тьму. Против этого решительно восставал Максим Горький. Признавая Достоевского равным по изобразительной силе Шекспиру, он гневно отвергал иные его мысли и персонажи. Еще в 1914 году, выступая против постановки «Бесов» во МХАТе, он писал: «Горький не против Достоевского, а против того, чтобы его романы ставились на сцене». И доказал, что не против, хотя бы тем, что в 1932 году выступил против Д. Заславского («Правда») в защиту издания «Бесов» в издании «Асаdemia»

А доводы Горького против «карамазовщины» и её инсценирования были веские: «Утверждение Ивана Карамазова, что человек - «дикое и злое животное», - дрянные слова злого человека... Читатель видит также, что иваново трактирное рассуждение о «слезе ребёночка» - величайшая ложь и противное лицемерие, тотчас же обнаженное самим нигилистом в словах: «Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних». Ближний – это и есть ребенок, который завтра унаследует после нас всё доброе и злое. Если Иван не понимает, как можно любить его, значит всё, что он говорит о жалости к «ребёночку», - сентиментальная ложь.