Газета "Своими Именами" №1-2 от 01.01.2013

«Весь мир познания не стоит «слезинки ребеночка», - говорит нигилист, но читатель знает, что это – тоже ложь. Познание есть деяние, направленное к уничтожению горьких слёз и мучений человека, стремление к победе над страшным горем русской земли».

  Уж сколько мы наслышаны о святой слезинке ребёночка именно в эти окаянные годы грабежа, живодёрства и мора на русской земле. О ней не говорил, ею не клялся, разве что, один Путин, который однако тоже не понимает, как можно любить и ближних, и дальних. Вот медведи и журавли, собаки и леопарды даже самые дальние – это другое дело.

Но беда не только в Иване. «Если тринадцатилетний мальчик Коля Красоткин говорит « Я их бью, а они меня обожают» и характеризует товарища: «Предался мне рабски, исполняет малейшие мои повеления, слушает меня, как бога», - читатель видит, что это – не мальчик, а Тамерлан или, по крайней мере, околоточный надзиратель». Можно добавить, что, по словам самого Достоевского, надзиратель «даже свою маму сумел поставить к себе в отношения подчиненные, действуя на нее почти деспотически. Она и подчинилась. О, давно уже подчинилась» тринадцатилетнему околоточному.

«Когда четырнадцатилетняя девочка говорит: «Я хочу, чтобы меня кто-нибудь истерзал», «хочу зажечь дом», «хочу себя разрушить», «убью кого-нибудь», - читатель видит, что это правдоподобно, хотя и болезненно.

Но когда эта девочка рассказывает, что «жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обоих ручках, а потом распял на стене гвоздями», и добавляет: «Это хорошо. Я иногда думаю, что сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть», - здесь читатель видит, что девочку оклеветали: она не говорила, не могла сказать такой отвратительной гнусности. Тут, на горе наше, есть правда, но это – правда Салтычихи, Аракчеева, тюремных смотрителей, но не правда четырнадцатилетней девочки». И не знаешь, что омерзительней и страшней – измысленный больной фантазией «жид»-живодёр или оттуда же явившаяся русская «девочка»-изверг.

Но надо не только видеть ложь, обман, изуверство, надо и то понимать, что такое художественный образ на страницах книги, с которой мы наедине, и что такое – на сцене или на экране, когда это видит едва ли не весь народ. Невинный пример: кто-нибудь читал со сцены или по радио хотя бы пушкинскую «Гаврилиаду»? До сих пор - никто. «Читая Достоевского,- писал Горький, - читатель может корректировать мысли его героев, отчего они значительно выигрывают... Когда же человеку показывают образы Достоевского со сцены, да ещё в исключительно талантливом исполнении, - игра артистов усиливает талант Достоевского, придаёт её образам особенную значительность и большую законченность. Сцена переносит зрителя из области мысли, свободно допускающей спор, в область внушения, гипноза, в тёмную область эмоций и чувств... На сцене зритель видит человека, созданного Достоевским по образу и подобию «дикого и злого животного». Но человек - не таков, я знаю».