Газета "Своими Именами" №32 от 07.08.2012

Странно, то же самое читаем у Григория Бакланова: «Мы обрадовались, когда услышали по радио: война! Люди плакали, какие лица были у людей! Даже сейчас, когда смотришь эти старые фотографии – люди под репродуктором слушают заикающуюся речь Молотова – мороз пробирает по коже...» (Жизнь, подаренная дважды. М.1999. С.32). Это ещё удивительней: Бакланову было в тот день уже восемнадцать лет без каких-то двух-трех месяцев, окончил школу, студент техникума.

Народ встретил войну, стиснув зубы или обливаясь слезами, а эти – радовались, торжествовали, ликовали... Вот так же, когда умер Сталин, народ плакал, а такие, как Лев Разгон, ликовали и пиршествовали. Да, как сказал классик, «страшно далеки они от народа».

Но между Сарновым и Баклановым тут есть и существенная разница. Бакланов рассказывает, что они с приятелем побежали в военкомат, но нас, говорит, прогнали, «наш год ещё не призывали». Действительно, до 18-ти у него немного не хватало. А вскоре Гриша оказался в эвакуации на станции Верещагино. Это под Пермью, в тысяче километров от родного Воронежа, который немцы захватили только через год с лишним. Там, когда ему шёл уже 19-й год, его взяли в армию, и он оказался на фронте. А Сарнов, когда ему исполнилось 18, на фронт почему-то не попал и вообще в сапогах или в обмотках его никто никогда не видел, а только в штиблетах и тапочках, но сквернословить, материться, как, по его понятию, свойственно всем фронтовикам, он научился и насытил этим свои сочинения. То есть он ликовал, твердо зная, что пойдут на фронт, будут воевать, рисковать жизнью и погибать другие, а не он. Правда, неосознанное «чувство тревоги» тоже зародилось – а вдруг загребут хотя бы на трудовой фронт рыть окопы? Но и эта чаша его минула. И что туманная тревога значила рядом с таким бурным ликованием в первый день!

* * *

«Когда началась война, - продолжает не ликующий, а уже обличающий Сарнов,- Сталин впал в такую глубокую прострацию, что готов был предложить Гитлеру Украину и все другие уже захваченные земли». Готов был!.. И что, позвонил Гитлеру, а тот трубку не взял или не захотел никакой Украины? «Сталин, выйдя из прострации...» Право, тут лучше сказать о своей собственной просрации, уже дошедшей до полоумия, а у Сталина в первые сутки войны состоялось 29 встреч, бесед, совещаний с разного рода и уровня руководителями страны, во время которых было принято множество важнейших срочных решений. А всего за первую неделю – 173 встречи, по 25 встреч в день. И это только в служебном кабинете, что зафиксированы. А встречи могли быть и на квартире, и на даче, и ещё где-то. Попробовал бы сам Беня побеседовать за день хотя бы с десятком соседей, таких, допустим, как Сванидзе и Млечин, и хотя бы на одну тему - как лучше солить капусту.

«Выйдя из прострации, Сталин наспех соорудил вместо рухнувшей идеологической схемы другую, призвав на помощь великие тени русских полководцев, в том числе и тех, которые ещё вчера третировались». В великой речи 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин напутствовал солдат, что текли могучей рекой мимо Мавзолея: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Да, было время, когда кое-какие из этих имен третировались. Ещё как! Например, стихотворец Джек Алтаузен глумился не только над Мининым и Пожарским, но и над родиной:

Подумаешь, они спасли Россию!

А, может, и не стоило спасать?