Газета "Своими Именами" №32 от 07.08.2012

Сарнов живописует дальше: «В первые трагические военные дни единственным идеологом страны, вступившим в смертельную схватку с фашизмом, стал Эренбург» (Сталин и писатели. М.2008. Кн.1, с.679). Даже не первым, а единственным! Ну ты подумай, до чего офонарел! Единственный, а все остальные - одни замерли от страха, другие начали брататься с фашистами, а он, Единственный, бросился на амбразуру! Вот уж воистину, услужливый мудрец опасней дурака. Из лиц всероссийской значимости, чтоб ты знал Беня, первым после Молотова в день начала войны обратился к народу митрополит Сергий. Он благословил «всех православных на защиту священных границ нашей Родины». А уже 23 июня в «Правде» - стихи Николая Асеева и большая статья Емельяна Ярославского, которую издадут массовым тиражом брошюрой. Потом - статья Алексея Толстого «Начало конца» и цикл его прекрасных патриотических статей. 24 июня, в первые же 48 часов войны в «Известиях» и «Красной звезде» появилось стихотворение Лебедева-Кумача «Священная война», а 26-го на Белорусском вокзале, с которого уходили поезда на фронт, уже загремела песня Александрова «Вставай, страна огромная!» на эти слова. Или это всё не против немецкого фашизма?

Одновременно с Эренбургом в первые же дни выступают по радио и в газетах Леонов, Фадеев, Соболев, Демьян Бедный, Сурков, Тихонов, Алигер, многие писатели идут на фронт, работают там во фронтовых, армейских, дивизионных газетах: Твардовский, Михалков, Сельвинский... В кадрах армии и флота находились во время войны 943 писателя, 80 московских писателей погибли... Ничего не желает об этом знать Сарнов: Эренбург – Единственный! Подождите, вот он отдохнет, примет валидольчику и начнет уверять нас, что Эренбург, Гроссман и Сванидзе первыми и единственными ворвались в Берлин, а Жуков и Конев со своими войсками присоединились потом. И знамя Победы над рейхстагом водрузили вовсе не Егоров и Кантария, а Радзинский и Радзиховский.

Слов нет, Илья Григорьевич, имея большой журналистский навык, газетный опыт, которого не было у других, работал много, неутомимо, оперативно, его статьи были на фронте нарасхват, хотя по форме, по манере они были несколько монотонны. Он сам горько иронизировал после войны: «Тысячи статей, похожих одна на другую, которые теперь может прочитать только чрезмерно добросовестный историк». Я-то читал их там, на фронте, а Сарнов – в собрании сочинений именно как тот историк. Но не знает угомону: «В официозных перечнях публицистов военного времени имя Эренбурга обычно поминается вслед за Шолоховым, Толстым, Леоновым...». Что за безымянные публицисты? Но всё-таки «поминается» да ещё как громко. Вот хотя бы свежайший пример. 11 мая в «Правде» замечательный писатель-фронтовик Александр Огнёв в статье о нашей литературе во время войны поставил имя Эренбурга впереди Шолохова. Успокоился? Или не понял? Повторяю: Шолохов позади Эренбурга. Страница 5. И не только это, в статье ещё и много хвалебных слово об Эренбурге.

А вот сам-то Илья Григорьевич в своих воспоминаниях уже через двадцать лет после войны писал, что ей «посвящены прекрасные повествования Некрасова, Казакевича, Гроссмана, Пановой, Берггольц, Бека (этот список, конечно, далеко не полный)» (Н.М. №1’63. С.68). За счет чьих же имён список не полный? Да ведь прежде всего за счёт как раз Шолохова, Толстого, Леонова, а также Симонова, Тихонова, Соболева... То есть он их не ставит где-то в хвосте, а вовсе не упоминает, а только тех, кто ему симпатичен. Но Шолохов, между прочим, незадолго до этого к семидесятилетию Эренбурга прислал ему очень теплое поздравление. А Симонов, кстати, написал восторженное предисловие к его книге «Летопись мужества».

«Для тех, кто не забыл 41-й год, Эренбург должен стоять первым», - заявляет Сарнов. Я не забыл и ставлю его первым, но не единственным. Готов тебя, Беня, поставить вторым, если объяснишь, как могло случиться такое несчастье для Красной Армии и для советской культуры: ты и на фронте не был, и окопы не рыл, и вообще служил только в «Пионерской правде» да «Литгазете». А ведь вполне здоров - дожил до девяноста лет, и никогда даже очки не носил, до сих пор без палочки по редакциям бегаешь. Я-то трюх-трюх, трюх-трюх, а ты – как молодой, резвый сивый мерин...