Перед нами проходит целая череда лиц, отмеченных общей печатью - «неформат». Это история не Довлатова, как такового и не Бродского, который здесь выступает вторым глав-героем. Это — аллегория творческого и морального тупика, чудовищной «не вписанности» в конкретную систему. Довлатов-Бродский несут общий крест Неформата, как данности, а линия поэта-метростроевца Кузнецова (Антон Шагин) вызывает столько горечи, что её хватило бы на три подобных фильма. Довлатов бродит по туманному городу, ища пристанища и внимания. Снулая женщина-редактор хвалит слог, но даже не пытается что-то пообещать: наша литература должна быть солнечной и зовущей. «Напишите
что-нибудьсветлое!»А у него никогда не получится! Ни в кино, ни по жизни. Довлатов несколько раз пытался — всё скатывалось на стёб, издёвку, подколку. Созидательный пафос не был ему дан, как другим не даётся чувство юмора. В эмиграции он опять не вписался! Там снова потребовалась горячая патетика — на сей раз антисоветская, что зачастую — ...суть одно и то же. По духу и наполнению. Кстати, и эту ситуацию Довлатов описывал со смешком — все эти творческо-деловые контакты с маразматиками «почвенно-лапотного» типа или же с яростными сионистами, чья речь оказывалась перенасыщена агитпроповскими штампами... От которых вроде как убежали, сверкая пятками. Довлатов — повсюду неформат. Неформал. Он этим даже бравировал: «Мынебыликарьеристами,непокупалиавтомашин,неважничали».С каким-то упоением подчёркивал, что с детства его тянуло к отбросам общества. К шпане и рвани. Кажется, что подсознательно Довлатов ...не желал быть напечатанным — иначе он перешёл бы в противную ему категорию гладких и, не дай Бог, обеспеченных людей. Его будто бы устраивало шляться по замусоренным квартирам, где есть кое-какая выпивка, гитара и стихи. Плюс — такие же вольные стрелки, как он сам.«Аведёшьтыобразжизнизнаменитоголитератора,неимеядляэтогосамыхминимальныхпредпосылок...СтвоимипорокаминужнобытькакминимумХемингуэем...»,- говорила ему (точнее — его лирическому герою!) супруга.