Газета Завтра 320 (3 2000)

Неискореним русский деловой, фабрично-заводской человек, думал я, наблюдая за ухватистым «капиталистом». Его отец, закоренелый коммунист, большую часть жизни проработал в этих стенах. Его дед — машинист крейсера в Первой империалистической войне — монтировал здесь же первую паросиловую установку. После Второй мировой паровик снесли. А фундамент оставили. Не стали сокрушать. И теперь аппарат для производства искусственных алмазов стоит на этом фундаменте. Тоже старорежимный человек был и дед Городецкий. Его сменил советский сын, на место которого теперь заступил новый русский инженер Николай Павлович.

В цехе пахнет озоном от генератора высокого напряжения. А также глиноземом. Поговорить с кем-либо из рабочих не удается по причине их крайней занятости. Свои три тысячи в месяц они зарабатывают без дураков — в поте лица.

На проходной — молодой охранник. У него время для разговоров имеется в избытке. Оказывается, ветеран первой чеченской. Из внутренних войск. Профессионал.

— Около сотни человек сейчас на заводе. Конечно, есть всякие. По старой привычке некоторые водку проносят в цех. С тяжелого похмелья приходят. Николай Павлович прощает до трех раз. А потом мне приказ: такого-то не пускать. А у меня пятизарядная «помпушка». Один раз даже в воздух пришлось стрелять. Дурила перся напролом. Орал: «Как я теперь семью кормить буду?!» Раньше надо было думать...

Вечером я пил чай в коттедже Городецкого на окраине города, над глубоким оврагом. За окном в темноте зиял черный, бездонный провал.

— Вы прямо над пропастью дом построили, Николай Павлович. Неужели не было другого места?

— Вот погодите, утром посмотрите — какой вид открывается. Залюбуетесь.

Но я ночевал в гостинице и с первым автобусом в сумерках уже ехал на станцию. Не довелось полюбоваться ширью природного вида из окна дома директора завода. Зато в душе открылись светлые перспективы.

Бичуг

Александр Лысков ДОЛГИ

В ХОЛЛЕ ГОСТИНИЦЫ “Юбилейная” под пальмами банкир средней руки Корин давал пресс-конференцию.

— В этом городе я родился. Здесь прошла моя юность. Представьте, играл в знаменитой группе “Лесные братья”. Потом Москва. Перестройка. Бизнес. Стукнуло пятьдесят — пора возвращать долги. Намереваюсь инвестировать у вас крупный проект. Но прежде приглашаю на маленькое шоу. Будем искать клад. Представьте, он находится на высоте метров двадцать. Видите возле гостиницы эту машину с подъемником? Держитесь за ней. Через полчаса будем на месте.

— А что за клад, Евгений Петрович? Хотя бы в денежном выражении.

— Лучше в килограммах. Скоро сами увидите. Знаете сказку про Кащееву смерть? Она в яйце. Яйцо в утке. Утку сокол заклевал. А сокола стрельнул из лука Иван-дурак. Гоу!

— А почему вы бороду сбрили, Евгений Петрович?

— Говорят, вы развелись с Надеждой Николаевной?

— По слухам, ваша дача в Жуковке опечатана...

— Ребятки, сначала — клад!

Высокий, сутулый, в большом размахаистом костюме из шелка цвета яркой болотной зелени, с гнездовьем проплешины в черном пухе кудрей, Корин плечом, всем своим весом обрушился на тяжелую дверь отеля и, на миг оказавшись к людям спиной, в оглядке полоснул по ним острым сторожевым глазом. Сбежав по мраморным ступеням крыльца, перед тем как сесть в такси, опять озабоченно зыркнул по сторонам улицы, как это делают водители тяжелых, длинных грузовиков, провешивая взглядом путь.

— Коминтерна, двадцать три, — сказал он шоферу. — От подъемника не отрывайся.

— Придется в окружную. — Могучий, мордастый мужик с посадкой профессионала не спешил включать мотор. — Грузовики по набережной не пускают.

— Какая разница. Пробок, надеюсь, нет?

— Бензин дороже колбасы — какие могут быть пробки.

Старая “волга” тяжко снялась с места.

За первым же поворотом окончился один город — вымощенный турецкой плиткой, блестящий калифорнийскими витринами, и начался другой — сборно-железобетонный с пробоинами в асфальте, как после бомбежки. Люльку на подъемнике перед “волгой” штормило. Сзади изворачивался, подскакивал автобус телевидения. Тащилась машина с журналистами и стрекотал на мотороллере фотокорреспондент.

— А я вас помню, — сказал таксист, присмотревшись к Корину в зеркале. — Вы на танцах в клубе строителей играли. Махаловка была, и одному чуваку вы гитарой по голове заехали.

— Хорошенькую память я оставил по себе.

— Нормально. Молодые были.

— Да, брат. Все в прошлом.

— Ну, у вас-то и теперь вроде полный порядок.

— Как сказать. Посигналь ему, чтобы остановился. Вот он двадцать третий.

Сначала из машины показалась нога Корина в лаковом запыленном ботинке. Потом весь он встал на гнилые мостки. Бестолково одергивал полы пиджака, поправлял ворот несвежей рубашки и опять же совсем не свойственно для своего положения суетливо оглядывался.

На древней улочке вкривь и вкось стояли бревенчатые дома. Старые, толстые тополя громоздились над крышами.

Корин прыгнул через канаву, подошел к высокому дереву и указал на скворечник вверху.

— Клад там. Эй, на кране, задом сдавай. Ты, оператор, со мной поднимешься. Крупнячок получится — высший класс.