Газета Завтра 320 (3 2000)

А таксисту, не уезжавшему из любопытства, скомандовал:

— Монтажку!

Напружинилась гидравлика, маслянистый шток начал выползать из цилиндра. Люлька со стоящим в ней Кориным и телевизионщиком оторвалась от земли. Коротким изогнутым ломиком банкир указывал на цель подъема.

Люлька рывком подалась вбок, вломилась в ветви, ударилась о ствол, остановилась.

Корин молодецки уселся на ограждение и заговорил в телекамеру.

— На ветерочке. Обдув классный. Болотом пахнет. Брусникой... Дорогие мои земляки, хочу покаяться. 68-й год. Студенческое безденежье. Девчонки и так далее. В общем, вырвал я из гитары струну, загнул ее двойным крючком и опустил, представьте, в щелку телефона-автомата на углу набережной и Коминтерна. Гениальные получились капканчики. Представьте, вскоре от Поморской до Урицкого все автоматы были моими. Потом наскучило. Куда сунешься с этими двушками? После чего я из тех же гитарных струн стал паять каркасы бабочек. Обтягивал их капроном — чулки старые у девчонок выпрашивал, красил в анилине — и толкал этих бабочек на вокзале. Такие брошки были тогда в моде. Стал первым цеховиком в нашем славном городе. Потом еще по-всякому раскручивался. А в 92-м уже оседлал финансовые потоки. К чему это я такое шоу затеял на высоте птичьего полета? Да к тому, что мой стартовый капитал находится в этом самом скворечнике. Сейчас мы его торжественно изымать будем.

Ржавая проволочная обмотка лопнула под первым нажимом монтажки. Скворечник повалился. Ломик выпал из рук Корина, полетел вниз, вонзился в землю под ноги ротозеев. Зато скворечник он успел поймать, но так стиснул от неожиданности, что раздавил трухлявые доски.

И с высоты желтым блескучим листопадом сыпанули тысячи двухкопеечных монет, тончайше-бубенцово зазвенели. Золотая пыль хлынула с небес на город и с дождевым шумом канула в крапиве у забора.

Перегнувшись за ограждение, Корин попытался схватить последние монеты, но не успел. Стал топтать остатки скворечника на полу люльки и хохотать в камеру намеренно по-мефистофельски, тараща глаза и выдувая “хахи” из самого живота.

— Умора! Рокенролл! Обретение божественных даров!

Загнутая ветка освободилась, отпружинила, перекрыла пространство между камерой и физиономией Корина. Он развел руками листву и продолжил комментарий:

— Представьте, жизнь! Can’t buy me love! Но я никогда не сдавался без боя! Пошел вниз! Посадку давай!

Крановщик дернул рычаг, и люлька так стремительно ухнула к земле, что Корин даже выругался.

Миновав людей из окружения, ногами раздвигавших крапивные стебли в поисках монеток на сувенир, Корин завалился в такси и приказал ехать, пробурчав: “Факир был пьян”.

...Вечером по длинному залу ресторана он шагал стремительно, нагоняя ветер полами пиджака и поочередно трепеща широкими, летними, легкими не по сезону штанинами. Сизая щетина облепила щеки еще плотнее, плечи еще ниже провисали под тяжестью больших рук, а глаза блестели горячечно.

Многие из публики оказались свидетелями объятий Корина с хромым длинноволосым клавишником из оркестра.

— Дай сбацать.

Надел гитару, выгнулся, задрал гриф и, кривляясь в такт, стал цеплять струны медиатором. Мощные динамики сзади бухали и потрескивали от перегрузки. Барабанщик подхватил, попытался ритмом собрать рвань басового соло. Хоть какое-то подобие гармонии спешно, на ходу сооружал клавишник. Музыканты морщились, страдали от халтуры, но, привычные к выходкам клиентов, терпели.

Недолго и Корину нравилась собственная игра. Неожиданно он сорвал гитару с плеч, сунул ее владельцу и спрыгнул в зал к девушкам с криком:

— Асса!

Танцевал старомодно то ли твист, то ли шейк.

Быстро запыхался и вспотел. Пошатываясь от усталости, вышел из круга и возле сцены уселся за ширму, отделяющую от зала закуток музыкантов.

— Нет, ребята, все не так!

Послышалось вкрадчиво-вежливое объяснение через микрофон руководителя оркестра с публикой — он что-то говорил про паузу и антракт. Затем, сильно припадая на ногу, подошел к Корину и сел с ним за столик.

— Представь, я работал по толлингу и вдруг кранты экстренному кредитованию.

— Я в этом не волоку. Мой бизнес в октаву укладывается.

— Завидую, Сэм, черной завистью.

— Да ладно тебе. Лабаем за копейки. Летом в навигацию еще десяток баксов накидают, а так...

Слушай, чего тебе здесь тесниться. Пойдем, посажу в зал к лучшей официантке.

— Светиться нельзя.

— А где же твои телохранители?

— Не сыпь мне соль на раны, Сэм! Представь, а все халупы целы на нашей улице! Крыши ржавые, бревна черные, а люди живут.

— А куда денешься.

— Все мы в ж...

— По телевизору ты бодрее выглядел.

— Прощальную улыбку видел, какую изобразил?

— Чииз!

— Гитары тридцать лет в руки не брал, Сэм. А когда в Лефортово под следствием парился — стихи поперли, музыка клевая. Целый цикл накатал. “Я, первый русский кооператор, в глухом прогаре, увы, не первый. Я был когда-то эксплуататор, теперь я нищий, ты видишь, стерва?” Посвящалось Нельке. Пророческие слова...

— Извини, нам второе отделение надо начинать.

— Понимаю.

Когда в перерыве между песнями хромой гитарист заглянул за ширму, Корина там уже не было.