Газета Завтра 5 (1209 2017)

Кормильцев — один из тех, чьё отсутствие очень заметно. Сложно определить Кормильцева как единомышленника, хотя Илья терпеть не мог ярлыки и был, безусловно, прав. Мне всегда были интересны как люди, которые воплощают стиль, идею, так и те, кто вдохновенно шагает поверх границ, рамок, флангов. Знакомство с Ильёй было важным и интересным, несмотря на то, что "Наутилус" к тому моменту меня мало трогал, и "Урфин Джюс" был далёк, а литературу, которую он переводил, в массе я не сильно ценю. Но русский перевод этих текстов важен для знания мира, в котором мы оказались. А "Ультра.Культура" открывала и делала предметом общественной дискуссии темы, запретные в трусливом масс-медийном формате. "Дневники Тёрнера", "Политолог", "Культура времен Апокалипсиса", "Потреблятство", серия "Жизнь запрещённых людей".

И гробили проект общими усилиями — и власть, и "обеспокоенная" общественность самых разных направлений — от нашистов до самых распрекрасных анархистов, возмущённых изданием "фашистов".

Кормильцева обвиняли в русофобии, но с годами иные обличители поднялись уже до таких вершин рукопожатности, что кормильцевские интернет-провокации смотрятся невинными колкостями. Кормильцев любил провокации, но не был человеком вседозволенности. И даже некоторые адекватные ограничения готов был принять, если только оные не являются результатом политических манипуляций.

Александр ПРОХАНОВ.

Думаю, за те несколько лет, что мы общались, мне не удалось вычерпать из Ильи все его огромные, потаённые и внезапно открывавшиеся для меня сущности. Я так и не успел услышать вживую его стихи, только получил в подарок книгу. Я почти не слушал песни "Наутилуса Помпилиуса" с кормильцевскими текстами.

Но я успел понять, что Илья Кормильцев абсолютно оправдывает свою фамилию. Он кормил, он окормлял. Кормильцев был тем редким писателем, художником, издателем, который своим чутьём откликался на множество самых разных явлений. В том числе призрел и меня грешного. В кормильцевском издательстве "Ультра.Культура" я издал два своих весьма сложных романа — "Политолог" и "Теплоход Иосиф Бродский". Оба романа очень рискованны с точки зрения той среды, к которой, казалось бы, принадлежал Кормильцев. Но он ни разу не оговорил эту тему, не выразил свои возможные опасения. Илья принял эти работы, и они до сих пор украшают мою книжную полку.

Помню, как мы встречались, пили вино, обсуждали литературные дела, я подписывал договорные обязательства. Как-то, смотря на удалявшегося Кормильцева, я заметил, что он прихрамывает. Я спросил: "Что с тобой?". Он ответил, что, по-видимому, радикулит. Однако это было нечто другое, более страшное, что в итоге и унесло Илью.

Кормильцев был фигурой того шумного, разноцветного, бурлящего постмодернистского времени, где сходились на общие пирушки, презентации, обсуждения люди абсолютно разных литературных сословий, верований и эстетик. А Кормильцев был — человек-синтез. Он сумел собирать всё это разнообразие в фокус. Илья относился ко всему талантливому жадно и никогда не предъявлял к искусству иных критериев, кроме красоты, подлинности и ещё, если так можно выразиться, метафизичности. Потому что сам он был метафизик, он чувствовал, что над этой жизнью, над этой бренной землёй существует таинственное Небо. Его искусство, его песни, его поступки были стремлением перешагнуть невидимое и оказаться там, где для него как для художника открываются новые смыслы и новые знания.

Вис ВИТАЛИС.