Газета Завтра 5 (1209 2017)

Означенная сложность и глубина всемiрной жизни, где несправедливость может привести к справедливости, а известное зло послужить добру, есть, как формулирует Леонтьев, "единство Божественной цели в разнообразии — средств и путей. Или: единство Божьей благодати в разнообразии человеческих натур" (напомним, людей и монстров, проклятых и святых. — Р.Р.). Сие есть, заключает инок Климент, "моё домашнее — для собственного употребления Богословие"… Не то же ли имел в виду и Ницше, утверждая: "Кривыми путями приближаются все прекрасные вещи к цели своей"? В истории Византии преизбыточествовали и "кривые пути", и возмутительные несправедливости, и много чего ещё "тёмного" и "греховного"… Так к какой же "прекрасной цели" вели все эти "кривые пути"? Дмитрий Тараторин даёт на сие ответ в главе, носящей многозначительное название "Битва за Вечность": "Исходя из материалистического подхода, который, впрочем, сплошь и рядом демонстрируют называющие себя православными, гражданские войны, разразившиеся после смерти Андроника III (1341 г. — Р.Р.), — явление сугубо гибельное. После них, мол, Империя уже не оправилась и только ещё около столетия агонизировала. Но на самом деле Империи и не надо было "оправляться". Её материальное тело погибло, поскольку её душа созрела для вечности. Это удивительное, безпрецедентное государство полностью, несмотря ни на что, выполнило свою задачу: в его мистическом сердце — монастырях — был разработан путь стяжания святости, путь преображения твари в бога. И именно по поводу истинности этого пути и развернулась битва. Ради неё Империя и существовала. В этом сражении за вечность победили те, кто обрёл ключи от неё. И эти ключи теперь до скончания веков с нами, уже вне зависимости от формы управления и локализации государства, где мы живём". Такова, поистине, была провиденциальная миссия Византийской Империи, ради которой и были попущены всё "зло" и всё "тёмное" в ней, — стать и пребыть Империей Исихии… С замечательным проникновением выражено сие в стихотворении Наталии Ганиной "Второму Риму", коим мы полагаем благоуместным завершить нашу рецензию:

Византия, отзовись, Византия,

Всех стройнее, наряднее — где ж ты?

Многостолпные палаты золотые,

Василевса пурпурные одежды,

Кораблей великолепная стая…

Где Царьград твой — око вселенной,

Где зеница — София Святая,

Перед Богом яхонт драгоценный…

Как сквозь толщу: “Кириеэлейсон”…

Как из глуби морской — свеща с амвона…

Взял огонь, расклевало железо,

Поглотили тебя тёмные волны.

Говорят, была льстива, лукава…

Что растленно было, то истлело.

Обветшала твоя пышная слава,

Кривда минула, правда уцелела.

И — не басня то, не выдумка, не сон нам —

Византия, Жар-птица Византия,

В малом храме, снегами занесённом,

Твои крылья плещут золотые.

Ангелы и демоны

Ангелы и демоны

Андрей Фефелов

2 февраля 2017 0

к 90-летию художника Бориса Свешникова

"Вы снова здесь, изменчивые тени!"… Снова, как и двадцать лет назад, иду по Москве — зимней, вечерней, среди метельных кружев. И летучий снег вдруг становится тёмно-изумрудным, а мир за ним — рубиновым, меркнущим… В глубине этого густого цвета рождается иной: глубокий фиолетовый. Тот самый — с картин Бориса Свешникова. И я, отдаваясь этой знакомой, родной стихии, вижу явственно давно исчезнувший, схлынувший мир — сияющую квартиру Бориса Петровича и Ольги Сергеевны, уютный дом, заваленный графическими листами, увешанный изумрудными полотнами и старинными снимками в деревянных рамах. Дом, в центре которого сидит в кресле под лампой сухой и молчаливый художник. А вокруг него порхает его заботливая супруга — дочь первого русского авиатора Сергея Голубкова.

Я помню медленные обстоятельные разговоры с Борисом Петровичем, человеком не очень склонным к общению, но, наверное, оценившим моё восторженное любопытство. Он рассказывал много и обстоятельно о себе, о своей трагической судьбе, о жизни, искусстве, истории и политике.

Вокруг нас лютовали дикие и безжалостные 90-е годы. И этот обвал, этот мрак, этот чад воспринимался Свешниковым не просто как очередной рискованный вираж русской истории, но как крах всей цивилизации и начало конца европейской культуры как таковой. Настольная книга Свешникова — "Закат Европы" Освальда Шпенглера. К тому времени эта книга (блистательный её перевод, сделанный Кареном Свасьяном) также запала мне в душу.