Газета Завтра 589 (10 2005)

Началось моё понимание староверчества с жалости к маленькому человеку, к русскому. Я работал журналистом в то время и прикоснулся к этому непосредственно в жизни. Этот мотив жалости усилился и под влиянием "Калины красной" Шукшина (помните, как герой плачет там на холме по матери). Это то самое состояние русского человека, русской души, которая осталась никем не понятая, никем не принятая, в одиночестве. Это состояние русской деревни Поморья. Я помню: эта зима, вот эти сугробы, этот домишко сиротский. И вот эта старушка, которая, когда я захожу, сидит у заледеневшего окна, и когда ухожу, тоже провожает меня, заглядывая прощально в это же окно. Странным образом этот жалостный образ старушки и перешёл потом, сочленился с самим пониманием староверчества. Для меня староверчество — вот эта самая старушка, которая покинута, но которая, как сама рама резная иконная, включает в себя великий смысл. Я об этом и говорил на одном из Соборов русских, выступая и перед нашими церковными иерархами. Я им сказал, что даже глубоко и не воспринимая сердцем староверство, но принимая душою мою правду человеческую, что только тогда наступит мир в церкви, когда вы поклонитесь староверчеству и воспримете его как икону, как образ неугасимый, которому надо поклониться. Да, мы понимаем все, что нельзя вернуть прежнее. Но чувство благоговения, чувство поклонения и чувство любви к тому, как мы жили, — это чувство мы должны испытать и повиниться. И попросить покаяние у тех, кого преследовали многие сотни лет. Которые вроде бы стали мифом, но мифом неиссякающим, неугасающим, неистлевающим. И пройдёт тысяча лет, мы не знаем сколько, пока будет существовать православная вера, и до тех пор, как ни странно, именно староверчество будет неугасимой лампадою и будет цензором истинности наших религиозных чувств. Не эта церковь, которая существует, православная, никонианская, а именно та, которую оттолкнули, которую пытались истереть и запереть. Именно она и будет цензором наших истинных чувств. Но, конечно, никто меня тогда не понял. Я некоей насмешкой, юродом гляделся для многих там.

Чувство моё к староверцам возникло не из религиозного, внутреннего моего состояния, от несбыточного и неискоренимого желания вернуться обратно. Нет, я повторяю, нет, это было желание добра и правды. Вот чего мне хотелось. Люди поклонились тем, кто ушёл вперёд до нас. Это были истинные праведники. Они эту веру приняли, они поняли её во всей полноте, а в XVII веке от этой полноты веры отказались в угоду латинянам и папёжникам.

— Как я знаю, вы сами тоже из староверческого рода. Расскажите о нем, пожалуйста. И если ваши предки были старообрядцами, то, может быть, вы помните, к какому согласию они принадлежали?