Читаем Газета Завтра 771 (35 2008) полностью

Газета Завтра 771 (35 2008)

Хлесткая, энергичная строфа. Про себя можно подумать: глубина мысли отнюдь не сильная сторона поэзии. Блок считал буржуазию классом среди других, тогда как она — человечество новой эпохи. Пролетарии и крестьяне хотят стать буржуа. Это их "светлое будущее". Они вовсе не рвутся, подобно поэтам, в трясину голодных мечтаний:

Разнежась, мечтали о веке златом,

Ругали издателей дружно.

И плакали горько над малым цветком,

Над маленькой тучкой жемчужной…

При этом наверняка голодные, в долгах, в скверной одежде. Вместо того, чтобы поладить с издателем, принять, так сказать, его "форму", они плачут над цветком и тучкой, которые вовсе не нуждаются в хлебе насущном. Все остальные, то есть трудолюбивые искатели хлеба насущного, ничего кроме презрения у поэта не вызывают:

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцей,

А вот у поэта — всемирный запой,

И мало ему конституций!

Интересно, как выглядит конституция с хвостом? Уж, конечно, она не похожа на синичку или воробья. Великий поэт, разумеется, приладит ей павлиний хвост, дабы начертать на нём бесконечные претензии недовольных поэтов. Правда, чтобы не вступать в пререкания с политиками и блюстителями, можно обойтись "всемирным запоем". Но в самом деле: конституция — единственная узда для расхлябанных бездельников, именуемых поэтами. Не стоило бы уделять столько внимания этой публике, но последняя строфа стихотворения "Поэты" уж больно откровенна и живописна:

Пускай я умру под забором, как пёс,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, -

Я верю: то бог меня снегом занёс,

То вьюга меня целовала!

Кроме "бога" и сомнительных "поцелуев вьюги", всё правильно. Истинный поэт должен пьянствовать и сгинуть под забором, либо кончить как-то аналогично. Он должен знать, несмотря на слезы сердобольных дам и сожаления сентиментальных юношей: время поэзии безвозвратно ушло, поэзия — анахронизм, бездарное времяпровождение. Это надо принять мужественно, спокойно и помнить слова Шопенгауэра: "Выражать свой гнев или ненависть словами, либо игрой лица бесполезно, опасно, неумно, смешно, пошло".

Маяковский, констатируя неизбежный конец традиционной поэзии, призывал новых поэтов стать рабочими в своем ремесле, производственниками со своим инструментарием, активистами в борьбе угнетённых классов ("Как делать стихи"). В результате он успешно доказал закономерное превращение поэзии в демагогию. Не угадал он только одного: наступления новой буржуазии, которая, благодаря своей ловкости и равнодушной всеядности, поглотит и рабочий класс, и классовую теорию вообще.

Мы более не имеем представления о языке. Для нас язык не более, чем знаковая система среди других. Слушая актеров-демагогов или профессиональных острословов, мы рукоплещем и хохочем. Но это фальшивая монета, пародия на эмоциональность, минутная попытка побега от бесконечной скуки.

Жители острова Лапута давно поняли никчемность произносимых слов. Блуждая по острову с мешками за спиной, набитыми разнообразной кладью, они, встречая знакомого, вынимали какую-нибудь вещь, ожидая ответного показа. Один, к примеру, доставал туфли, другой — куртку. Подобные демонстрации длились иногда часами. Таковые свидания приводили зачастую к драке, но, как правило, "собеседники" расходились вполне довольные собой (Джонатан Свифт. "Путешествия Гулливера").

Итак: никакой идеологии, окрашенной кровью, никаких вакханалий воображения, ведущих в гениальность и безумие, никаких религиозных споров. Буржуа заранее согласен с доводами каждого. Если надо признать талант пациента сумасшедшего дома, он это сделает с удовольствием. Почему бы и нет? При соответствующей изворотливости и всеядности он проживет с комфортом в любой ситуации.