Газета Завтра 837 (49 2009)

И до сих пор человек не может примириться с тем, что появившись на свет божий, он обречен стать частью истории писаной, государственной, кесарской. Такой и только такой.

Перпендикулярная общепринятой история отшельников, странников, скитников манит, вовлекает. И многие в этом временном вертикальном потоке, в этих скрижалях находят свой путь.

Сам монастырь не только величием архитектуры, но одним своим существованием в таком городке, как Вязьма, и в тысяче других русских городов, заставляет помнить и думать о возможности другого образа жизни на земле.

Лишь перекрестись у надвратной иконы, лишь сделай несколько шагов "из мира" по туннелю сквозь толщу монастырской стены — и вот она, альтернатива …

Пережидаю дождь в этом туннеле. Разговариваю с богомольцами, так же, как я, не захватившими с собой зонта. Невольно подслушиваю.

Говорят две пожилые женщины. Одна расхваливает бывшего священника этого монастыря, который был ее духовником. Да вот перевели в другое место. А к новому она никак не может привыкнуть. Никак не хватает у нее смелости доверить ему исповедь. И внешность-то у него непривлекательная, и голос уж очень басовит. Она аж вздрагивает. И не одна она такая. Примечает, что поубавилось людей на службах. Отток произошел. Горюет поэтому.

А другая ей рассказывает, как она, было, в послушницы записалась. И всё-то ей нравилось в монастыре. Никакой работы она не чуралась. Все молитвы выстаивала без устали. Уж из послушниц ей скоро был обещан перевод в инокини. Но при этом ей такое условие поставили, чтобы колечко обручальное, вдовье, с левой руки она сняла и больше никогда не надевала. Ибо теперь муж ее не тот, что у мирских властей был зарегистрирован, а тот, один, что у всякой монахини. И ни о каком другом, ни о живом, ни мертвом, она даже помыслить не имеет права.

И так горько ей стало разлучаться с колечком, которое полвека носила сначала на правой руке, а потом на левой, так ей покойного, земного супруга не хотелось из сердца изымать, что она стала сначала сопротивляться, а потом пошла на хитрость. Будто бы палец безымянный на левой руке покалечила. Забинтовала. И на прямой вопрос настоятельницы: распрощалась ли с колечком, ответила утвердительно. Ее поймали на лжи. Вынудили покинуть обитель. Теперь она только на службы допускается как обыкновенная прихожанка. И сожалеет о своем нескладном монашестве.

Эти двое были местные, вяземские. А рядом с ними на громадном узле сидела калика перехожая из Белоруссии. В Смоленске у нее дочь. Неблагодарное дитя. Желает мать объявить сумасшедшей и таким образом получить опеку над ней и ее жилплощадь. В монастырь помолиться пришла, чтобы Бог помог добраться до института Сербского, чтобы в Москве осмотрели на предмет психической нормальности и справку соответствующую выписали — защиту от коварной дочери.

Женщина русая, розовощекая, что называется ядреная. Готова всю жизнь свою пересказать.

Откуда на нее обрушилась эта напасть — подозрение в сумасшествии? А вот откуда. С тех пор, когда она еще на тихоокеанском траулере работала. "Эти руки потрошили четырнадцать тонн сайры за двенадцать часов!"

То есть профессионально владела Ольга Максимовна, как звали мою собеседницу, шкерочным ножом. Страшное оружие. Острый, как бритва, сточен только с одного боку.

Рядом с ней в трюме за столом рыбообработки шкерила соперница, уведшая мужа от Ольги Максимовны. И вот однажды в пылу разборок не удержалась Ольга Максимовна и кинулась с ножом на разлучницу. До крови дело, правда, не дошло. Товарки скрутили буйную. И приговорили. Мол, если еще раз такое повторится — выкинут за борт.

Рейс она перетерпела, но не успокоилась, на суше продолжила войну за свое личное, законное счастье. Там уже ей муж попал под горячую руку. И санитары явились. Связали. Увезли в "психушку".

— В Минске мне бумагу пишут: "Расстройств, требующих лечения, не обнаружено". А в Смоленске объявляют больной. В Москву поеду. Мне и матушка Лаврентия так советовала.

Под сводами старинной кладки удалось мне поговорить еще с несколькими прихожанами.

Таксист, который и подкинул потом меня до вокзала, рассказал, что кроме извоза в Вязьме заняться нечем. Некоторое время, правда, он работал на местном заводике Всероссийского общества слепых. Делал крышки для банок. "Там уже ни одного слепого. Все здоровые на оба глаза". Под сокращение попал.

Далее собеседником хромой мужик. "Язва на ноге никак не заживает. Хотят ногу отрезать. Болит, сил нет. А как в монастыре матушка Ксения святой водой обмоет, — сразу легче делается". К инвалидной пенсии у него добавка — сдача аккумуляторов в пункте цветного металла. "Меня вся Вязьма знает. К самому крыльцу негодные аккумуляторы подкидывают. А от дому до "пункта", на детской коляске, рукой подать. Сто рублей за штуку".