Видя такой эффект, реальное улучшение благосостояния граждан, пусть и отдельных (нельзя же всё всем и сразу), правительство решило продать все детские санатории, народные здравницы, детские сады, опытные станции. И вырученные деньги потратить столь же эффективно: дитям — таблетку аспирина, чиновникам — лазурные берега. "И не перепутать!" — был строгий наказ. Чтобы не допустить нецелевого использования. Всё-таки мы живём в правовом государстве, и порядок, заведённый юристами, нарушать недопустимо! Чтобы дитям — санатории и лазурные берега, а чиновникам — шиш с аспирином. Это будет непорядок! Чиновники успокоили заботников о законе, стабильности и прочих благах демократии: идиотов нет! Можете не беспокоиться — детям перепадёт то, что и должно перепадать от российских демократов русским детям. "Дети получат по первое число" — было предвыборное обещание чиновников, которые все, как един, вступили в противонародный фронт для беспощадной борьбы, не жалея жизней... С кем борьбы? Что, читать не умеете?
Владимир Личутин -- «Лордов посрамить...»
ХОТЬ И ГРОЗИЛСЯ
Семёнов ссечь голову каждому, кто заявится к нему в избу, а мясо развесить по кустьям, — а обещания эти были прилюдные и очень жёсткие, брошенные в крестьянскую толпу не просто мужиком, печищанином, но промышленным охотником, кто привык иметь дело с ножом и винтовкой; но слов своих "анархист" так и не исполнил, хотя кулак пускал в дело частенько. Это был его крайний аргумент, когда стихи и письма, разосланные по начальству, не помогали. Любой бы на его месте или сник, окончательно пал духом, или так раскипелся сердцем, что, потерявши всякое благоразумие, добровольно полез бы на супротивника, как медведь на рогатину. Затаиться в норе, уйти в себя, погрузиться в думы, выжидая, как бы словчить, сметнуться в сторону, и власти обмануть, и себя не оставить в накладе, — Семёнову просто нрав не позволял. Но чтобы резать правду-матку, надо от многого в жизни отказаться и планов особых на будущее не строить, и котомочку тюремную всегда иметь собранную под рукою, когда заявятся вдруг сердитые начальнички...Но жизнь продолжалась, хотя концы её уже зримо связывались, высекая искру; и если не призывать сейчас же к топору, чтобы и самому положить голову на плаху, то надо как-то тянуть лямку быта, полностью не стряхивая с плеч вековечные заботы, ибо семья нуждалась в кормильце. Хотя любой полесовщик, таёжный бродяга, промысловик — он к дому своему слабо привязан, постромков не терпит, а тем более бабьего окрика и вечного брюзжания: там сделай, там досмотри, там управь, — он постоянно в тайгу устремлён, там душа его кочует, только там зверовщик дышит в полную силу, лишь в сузёмках охотник сам себе хозяин, он волею живёт, — и тот миропорядок, что устраивает власть по стране, одинаковый для всех, для промышленника хуже тяглового ярма, тесного кафтана, который сшит для чужого плеча: там жмёт, тут давит, здесь косит, — и потому так хочется вырваться из любых постромков, пусть и самых уряженных, из добрых рук. Вышел с промысла за продуктами, в бане намылся, с женой намиловался, вина напился, — и скорее назад, в тайгу, словно бы там мёдом ему намазано. А что в хозяйстве порушилось, иль пошло сикось-накось, изба передом клюнула, крыша потекла, каменица в бане провалилась, — так это всё пустое, как-нибудь само выправится со временем," авось" поможет, не кинет в запустении и разоре, как не раз случалось в жизни...