Где болит? Что интерн делал дальше

Играя на виолончели, он погружался в собственный мир и забывал о болезни. Музыка связывала его с остальными членами семьи, вынужденными мириться с тяготами его болезни, которые порой просто не узнавали его в том обезумевшем, невменяемом человеке, каким Иен периодически становился. Музыка являлась смыслом его жизни. Он нисколько не заботился о своем личном имуществе, но всегда держал при себе инструмент, – и теперь я понимал почему, – хотя из-за побочных эффектов лекарства не мог на нем играть. Вот по какой причине, объяснил Иен, он не принимал таблетки, когда его выписывали из госпиталя.

Кассандра бросала лекарство, потому что наслаждалась своей болезнью, а он – потому что ненавидел ту цену, которую приходилось платить за то, чтобы чувствовать себя лучше. Оставалось выяснить, почему он раньше никому об этом не говорил.

– Врачи все равно бы не поняли. Им главное – накормить меня таблетками, а я всегда считал, что лучше буду больным, но смогу играть, чем здоровым, но без моей музыки, – медленно объяснил он.

Без лекарств Иен не мог нормально функционировать, но принимая их лишался того единственного, что искренне любил. Ситуация казалась неразрешимой. Мы оба знали, что ему необходимо принимать лекарства. Однако я хорошо представлял и масштабы той жертвы, которую он должен был принести.

– Вообще, я знаю, что вы правы, док, – внезапно сказал он.

Бинго! Однако, подписывая рецепт и готовясь сообщить доктору Уитфилду радостную весть, я думал только о том, что лишаю Иена единственного смысла жизни. Я не чувствовал никакого торжества от своей победы, только болезненную опустошенность.

– На этот раз я буду их пить. Нет смысла противиться дальше, – добавил Иен под конец.

Казалось бы, музыка для ушей врача, но нет. Для меня – нет.

Я с опаской занес ногу на первую ступеньку.

– Вы там поосторожнее, доктор, пожалуйста! – долетел до меня голос из гостиной.

Точно так же с опаской я шагнул на следующую. Лестница подо мной скрипнула, и я застыл на месте. Подождал пару секунд и быстренько прошмыгнул наверх, стараясь не дышать.

После того как я вышел от Иена, мне позвонил Кевин. У него была ко мне просьба. Как ни странно, она не касалась Джой и закончившегося мармелада. Поступил необычный вызов: мне предстояло осмотреть пациента у него дома. В настоящем доме, со стенами и крышей. Вот так сюрприз: я-то привык осматривать пациентов под скамьями в парке (в смысле, это они были под скамьями, не я), в переулках и на железнодорожных станциях. Ближайшим подобием дома, в котором я еще мог оказаться, являлся приют, но это отнюдь не то же самое.

Идя по адресу, который дал мне Кевин – он тоже сейчас туда направлялся, – я уже представлял, что меня угостят чаем из настоящей чашки с блюдечком, а не из пластиковых стаканчиков, к которым я начал привыкать.

Я добрался до верхней площадки и затаился, готовясь к следующему броску. Огляделся по сторонам и заметил фотографию в рамке на стене. Семья на пляже: галька, серое небо и туман. Ну конечно, знаменитые британские каникулы на море, подумал я. Все ели мороженое и смеялись. Взрослые расположились по бокам от двоих детей – судя по всему, это были родители, которые сейчас дожидались меня внизу вместе с Кевином. Мальчику на фотографии, закутанному в полотенце, было лет двенадцать. Видимо, это был Том. Я пригляделся к его лицу, пытаясь отгадать, когда его жизнь пошла наперекосяк. Наверное, через пару лет после того, как был сделан снимок.

Из спальни напротив до меня донесся странный шум. Дверь была распахнута: я заглянул внутрь, и в нос мне ударило острое зловоние мочи и испражнений. Внутри было невероятно жарко и душно.

– Привет, Том. Ты тут? – мягко спросил я, глядя во мрак.

В спальне кто-то завозился. Мои глаза постепенно привыкли к темноте, и я увидел, что узоры на стенах на самом деле – размазанные экскременты. Ковер был усыпан сигаретными окурками и рваными страницами газет.

Кое-как я рассмотрел в потемках силуэт, скорчившийся на кровати.

– Добрый день! Я доктор. Родители очень беспокоятся за тебя, поэтому вызвали меня тебя осмотреть, – сказал я.

Тишина. Потом внезапно раздался крик, что-то вылетело из темноты и ударилось о стену у меня за спиной. Я быстро выскочил из комнаты и захлопнул дверь, о которую стукнуло что-то еще. Раздались завывания, потом крики, громкий треск – и опять тишина.

Я спустился вниз, к его родителям, сидевшим рядышком на диване.

– Ну как? – спросил Кевин.

– Никак, – ответил я. – Он не станет со мной говорить. Придется его принудительно госпитализировать. И вызвать полицейских, чтобы отвезли его в госпиталь.

Мать Тома начала плакать, отец ее утешал.

– Это ради его же блага, – хриплым шепотом бормотал он.

До такого состояния Том дошел, конечно, не сразу. Родители не знали точно, когда все началось, но оба сходились в том, что первые симптомы появились у их сына после выпускных экзаменов в школе. Когда отец застал Тома в его комнате за курением марихуаны, тот пригрозил съехать.

Я записывал все, что они мне говорили, хоть и слышал подобные истории уже множество раз.